1967–1971
* * *
Любили тебя без особых причин:
За то, что ты – внук,
За то, что ты – сын,
За то, что малыш,
За то, что растёшь,
За то, что на маму и папу похож.
И эта любовь до конца твоих дней
Останется тайной опорой твоей.
1967
РОЖОК
От пастушеского рожка
И раската пастушьей плети
На окраине городка
Приподнимут ресницы дети.
Ранний-ранний блеснёт рассвет,
И сомкнутся опять ресницы.
Но тебе через много лет
Это утро ещё приснится.
И разбудит тебя рожком
Тот напев, что и в самом деле
С колыбели тебе знаком
И живёт в тебе с колыбели.
1967
ЧУДАК
Идёт человек не от мира сего,
Вводя в искушенье собак.
В сторонку гусыни спешат от него,
Гогочет вдогонку гусак.
Видать сочиняет чудак на ходу
Под мерные взмахи руки,
Бормочет, лопочет, как будто в бреду,
И в лужу роняет очки.
И тем же манером, беднягу дразня,
Мальчишка, иду я вослед.
И та же беда ожидает меня
Всего через несколько лет.
Над книжками сгорблюсь, надену очки
И, строчки шепча на ходу,
С рассеянным видом пройду сквозь пески,
Сквозь горы, сквозь годы пройду.
1967
* * *
Ключик, ключик, родничок,
Чистая волна!
Чей-то круглый кулачок
Звонко бьёт со дна.
<«Литературная Россия», 1 января 1968>
* * *
Сидел смущённо в обществе лжецов.
Молчал. Словечка вставить не пытался,
И не заметил сам в конце концов,
Как, не сказав словечка, изолгался.
1968
ПАРАДОКСЫ ПОЭЗИИ
1
«Писать вы стали мелко,
Поспешно, ловко, вяло.
Поделка за поделкой,
Безделка за безделкой.
К чему крутиться белкой?
Вам, видно, платят мало?
Не вижу в этом смысла, –
Вздохнул Чуковский. – Хватит.
Пишите бескорыстно, –
За это больше платят!»
2
«Поэт – учитель жизни». И посмертно
За ним такое право признают.
Но, все, кому не лень, пока он тут,
Учить его спешат немилосердно
Тому, как жить и как стихи писать,
Как деньги тратить и как мир спасать.
3
«Поэту памятник – его стихов страницы».
Но если так, то занят он
Почти всю жизнь, как фараон,
Строительством своей гробницы.
4
Я давно их задумал, и нёс сквозь года,
И мечтал наконец произнесть.
Тех стихов мне теперь не сложить никогда.
Я их кончил. Они уже есть.
5
Прочёл твои стихи. Забыл их снова.
Я не злопамятный. Не помню я дурного.
1968, 1969
ЗИМОЙ НА ЮГЕ
1
Били молнии. Волны метались,
Ливень лил. Но от бури остались
Только лужи на нашем дворе,
Только снег на далёкой горе.
В огороде мочалка поспела.
Сорван с груш виноград «изабелла».
И полярник, под пальмами снят,
Улетает на север, назад.
2
Очень странный чай с лимоном
Пить приходится порой.
Чай растёт за этим склоном,
А лимон – под той горой.
3
Стоит зима. Но капля дождевая,
Листок последний с тополя сбивая,
Спешит упасть на розовый бутон.
И распускаться начинает он.
4
Стонет птица неизвестная.
Смотрит на море с тоской.
Хлещет пресная небесная
По солёной по морской.
5
Птицы Севера и Подмосковья!
Вот где, милые, ваше зимовье.
Затаились среди тростника,
Не хотят признавать земляка.
6
Из края метели, мороза и льда
Попал я в объятья жары,
Как будто бы взял и скатился сюда
С высокой-высокой горы.
1967, 1975
ЛИСТОПАД НАД РЕКОЙ
Как разгулялся ветер листопада!
Сегодня он не просто рвёт листву,
А гонит по реке барашков стадо,
Даёт волнам морскую синеву.
И слышно, как река шуршит листвою,
А листья пеной бьются о песок.
И рядом с этой страшной синевою
Летучим дымом кажется лесок.
1968
ПОБЕГ
Две пачки яичного порошка
Да двадцать четыре коротких стишка
Про детство, войну и весну.
Москва. Вот и я потянулся туда.
Там нового Пушкина ждали тогда.
Ну, значит, я тоже блесну.
Великое время. Поэты тогда
Всходили легко, за звездою звезда.
Уж кто-нибудь чудо свершит.
Пудовкин, мой друг, Эйзенштейну звоня, –
«Вот будущий Пушкин!» – сказал. …Про меня?
И был я как током прошит.
Я бежал. И грачей я пугал в огороде,
На детдомовских сотках пахал и скородил,
Босиком из последних мальчишеских сил
Для сарая холодную глину месил.
А потом общежитья, раскопки в пустыне.
А стихов моих не было даже в помине,
Лишь туристские песни порой сочинял
Да грустил, вспоминая, как я начинал.
1968
ПЕРВЫЙ КУРС
Что за странная окрошка?
Взлёты мысли и зубрёжка,
Каблучков девичьих стук,
Спор и хохот до упаду,
Семинары, серенады –
Смесь гремучая детсада
С академией наук.
1968
ЧУДО
Привычный круг. Привычная работа.
Жизнь без чудес. К ним даже вкус исчез.
Живёшь, и вдруг тебя полюбит кто-то.
За что? Про что? Вот чудо из чудес!
<«Литературная Россия», 15 ноября 1968>
НА РАСКОПКАХ
Песчаные гряды
И след в никуда.
Прощай, автострада!
Настала страда.
Деревья без тени,
Река без воды.
Былых поколений
Живые следы.
По карте Генштаба –
За грань бытия.
О скифские бабы!
О юность моя!
1968
* * *
Откопана старинная монета,
И горделивый царь глядит с портрета.
Вот надпись. Расшифруйте поскорей.
Как звать его? Всё так же: «Царь Царей».
Ему б, наверно, показалось странным,
Что он пришёл к потомству безымянным.
1968
ПОДТЕКСТ
В моих стихах подвоха не найдёшь.
Подспудно умным и подспудно смелым
Быть не могу. Под правдой прятать ложь,
Под ложью – правду – непосильным делом
Считаю я. Пишу я, что хочу.
О чем хочу, о том и промолчу.
Ну а подтекст, в отличье от подвоха,
Стихам даёт не автор, а эпоха.
1968
ДРЕВНЯЯ НАДПИСЬ
Недвижный камень рухнувшего храма
И прописными буквами строка.
Ни запятых. Ни точек. Телеграмма,
Идущая неспешно сквозь века.
1968
РОЗОВЫЕ ЗМЕИ
В пустынях есть свои пустыни,
Где и песок-то не найдёшь.
Гладь серая. Кусты полыни.
А на пригорках норы сплошь.
В них от жары таятся змеи.
Они презрели цвет земли
И, постепенно розовея,
Зари окраску обрели.
В закатный час и утром рано
Их не отыщешь, как ни шарь.
И только в пыльной мгле бурана
Заметишь розовую тварь.
1968
ЧЕЛОВЕЧЕК
Мальчишке четыре года.
В руке зажженная свечка.
Внутри платяного шкафа
Рисует он человечка.
Как предки во мраке грота,
Колдует он днём с огнём.
Рисует он человечка,
А вырастет – вспомнит о нём.
Себе самому, великану,
Малыш послание шлёт.
На древний наскальный рисунок
Похож человечек тот.
Я вырос. Поехал к маме.
Гляжу, предо мною он –
Загадочный этот образ
Ушедших во тьму времён.
1968
* * *
Прощались мы. И, дружбой дорожа
Девчонки, притулившейся в сторонке,
Ушастого пустынного ежа
Я подарить решил твоей сестрёнке.
Решил. Забыл. Прошли года. И всё ж
Он колется, проклятый этот ёж.
1968
* * *
Клубится пыль над большаком,
Струится лён под ветерком,
Машина мчится в чистом поле.
И странно выглядит на воле
Горшочек с комнатным цветком.
Цветок тепличный, заоконный,
Глядит с опаскою, смущённый
И тряскою грузовика,
И непривычной, незаконной,
Ненужной лаской ветерка.
1968
* * *
Отец мой не свистел совсем,
Совсем не напевал.
Не то, что я, не то, что я,
Когда я с ним бывал.
Не в полный голос, просто так,
Не пел он ничего.
Все говорят, что голос был
У папы моего.
Певцом не стал, учил детей,
В трёх войнах воевал…
Он пел для мамы, для гостей.
Нет, он не напевал.
А что мы просто так поём –
Та-ра да ти-ри-ри, –
Наверное, звучало в нём,
Но где-то там, внутри.
Недаром у него была
Походка так легка,
Как будто музыка звала
Его издалека.
1968
ПРАБАБКА
Прабабку-лишенку, прабабку-дворянку
Всегда я проведать спешил спозаранку.
За что ж от меня-то помещице честь?
Прабабка! Она не у всякого есть.
«Прабабушка, здравствуй!» –
«Пришёл, непослушник?
Нá пряничек, скушай. Возьми-ка наушник.
Опять Ковалёва. Пой, милочка, пой!
Ах, радио! Клад для старушки слепой!
Ну, хватит. Газета – рассадник культуры.
Давай-ка рассказывай карикатуры.
Кружок на глазу? Ах, монокль! Ну и ну!
В цилиндре да с бомбой? Подай, мол, войну!»
О, как потешалась она над Брианом,
Над Черчиллем, Гувером, Чжан Сюэ-ляном,
Как фыркала, губы ладошкой зажав,
Над мелкою спесью великих держав.
Шутила, кутила, катила в карете.
Смеясь и шутя, задержалась на свете.
Десятый десяток!..
Старушек толпа
Да конусом жёлтая риза попа.
Тут не было слышно «Вы жертвою пали».
По древнему чину её отпевали.
1968
КОСТИК
А. Г. Берестову
Кто помнит о Костике,
Нашем двоюродном брате,
О брате-солдате,
О нашей давнишней утрате.
Окончил он школу
И сразу погиб на войне.
Тебе он припомнился,
Мне он приснился во сне.
В семейных альбомах
Живёт он на карточке старой,
Играть не играл он,
Но снят почему-то с гитарой.
И что-то важнее,
Чем просто печаль и родство,
Связало всех нас,
Кто ещё не забыл про него.
1968
ЗРИТЕЛЬ
Пулемётчицу мама играла,
А у сына душа замирала.
До чего ж весела и смела
Пулемётчица эта была.
Мама, мамочка, вот ты какая!
Своего торжества не тая,
Всех соседей тряся и толкая,
Сын шептал: «Это мама моя!»
А потом его мама играла
Дочку белого генерала.
До чего же труслива и зла
Генеральская дочка была.
Сын сквозь землю хотел провалиться.
Ведь позором покрыта семья.
А вокруг восхищённые лица:
«Не узнал? Это ж мама твоя»?
1968
* * *
Старуха белье полоскала.
Вальком колотила она.
И в берег мой шумно плескала
Весь пруд обнимая, волна.
Качалась икра лягушачья,
Качались жуки-плавунцы,
И малый кораблик ребячий
Качнулся и отдал концы.
Играли в волне осокори
Своей отраженной листвой…
Сто метров до уровня моря
И тысячи вёрст до него.
1968
ФАНТИКИ
Собирать я начал в восемь лет
Фантики – обёртки от конфет.
Полюбил я пёстрые картинки
И копил их, бережно храня.
И впервые поважней начинки
Сделались обертки для меня.
Но богатства подлежат обмену,
А не то они теряют цену.
Споры, уговоры, как на рынке:
– Что глядишь? Меняйся! То на то!
И важней начинки и картинки
Оказалось сам не знаю что.
1968
ВОЕННАЯ ИГРА
Итак, я пал в сраженье. Я убит.
Одно мгновенье армия скорбит,
И без меня в атаку мчатся кони.
Я – посторонний.
Я – потусторонний.
Подумать только, боевой приказ –
И тот не властен надо мной сейчас.
И, на меня не покосившись даже,
Ползёт у ног моих разведчик вражий,
Скользит змеёй бесшумно, не дыша.
Я – тень. Я – отлетевшая душа.
Как всё же нелегко душе героя
Таинственно парить над полем боя!
1968
ОДУВАНЧИКИ
Вот они! Молчком, молчком
Корни сок готовят белый,
Горьковатым молочком
Кормят стебель пустотелый.
Праздник солнца! Сколько вас,
Одуванчиков, у лета!
Детства золотой запас,
Неразменная монета.
И опять молчком, молчком
Закрываются умело,
И под рыжим колпачком
Созревает праздник белый.
Вас я вижу с высоты,
А когда-то был пониже,
Много ниже, много ближе
К вам, приятели-цветы.
Обновятся все дворы,
Все лужайки до единой.
Распрекрасные шары,
Развесёлые седины.
Лёгкий вздох иль ветерок –
Пух летит за горсткой горстка.
И останется кружок
Наподобие напёрстка.
1968
* * *
Ржавеют на кустах цветы сирени,
Теряя вид, теряя запах свой.
А яблоня стоит как существо
Стыдливое и полное смиренья,
Но больше, чем сирень, она грустит,
Когда с неё, белея, цвет летит.
Сирень что обещала, то свершила:
Себя сожгла и радость раздала.
А яблоня, хоть пышно расцвела,
Признания пока не заслужила.
И вешний запах так смущённо льёт…
Цвет – это цвет. Каков-то будет плод?
1968
* * *
Да я же, как мальчишка, улыбаюсь
И как подарок вашу мысль приму,
Услышав «Если я не ошибаюсь»,
«Быть может» иль «По мненью моему».
Вы скажете: оттенок, чушь, пустяк…
Как знать, как знать… Возможно, что и так.
1968
ПРЯТКИ
Снова, как и много лет назад,
Захожу в знакомый двор и в сад.
Двор пустой. И никого в саду.
Как же я товарищей найду?
Никого… А всё же кто-то есть.
Пусто… Но они должны быть здесь.
Раз-два-три-четыре-пять,
Я иду искать!
Я от глаз ладони оторву.
Эй, ребята! Кто упал в траву?
Кто в сарае? Кто за тем углом?
Кто там за берёзовым стволом?
…Я не верю в опустевший двор.
Я играю с вами до сих пор.
1969
СКАМЬЯ НАД РЕКОЙ
Поцеловала. Села. Он садится.
Глядят, не видя, в сторону мою.
Для них, больших, я что-то вроде птицы,
Нечаянно присевшей на скамью.
По радио сказали: лёд с верховья
Уже идет. Я ледохода жду.
И что мне эти двое с их любовью!
Не стыдно, так целуйтесь на виду.
А по льду вешки всё еще маячат,
Блестят следы полозьев и колес.
И страшно мне, что на скамейке плачут
Он и она. И не боятся слез.
1969
* * *
У волка доброты, быть может, нет,
Но у него изысканные вкусы.
Ах, волчьи ягоды, блестящие, как бусы:
У тех рубиновый, у тех янтарный цвет!
И с детских лет осталась на губах
Их пряная, их приторная сладость.
А кроме ягод волчих есть табак, –
И тоже волку доставляет радость.
На круглый гриб наступишь, и дымок
Взорвётся и взовьётся из-под ног.
Дым без огня да сладкая отрава –
Разбойнику забвенье и забава.
1969
ПУТЬ К СОВЕРШЕНСТВУ
«Ну вот и я теперь хороший!» –
Сказал пройдоха, став святошей.
1969
ДОБРО И ЗЛО
Зло без добра не сделает и шага,
Хотя бы потому,
Что вечно выдавать себя за благо
Приходится ему.
Добру, пожалуй, больше повезло
Не нужно выдавать себя за зло!
1969
* * *
Когда душа обиды не смолчала,
Я жизнь свою решил начать сначала.
Тайком сложил пожитки в чемодан,
Дверь отворил и вышел в ночь, в туман.
И горько весел, празднично бездомен,
Я заново решил, что мир огромен,
И не заметил сам, как налегке
В родном я очутился городке,
И вспомнил то, что детство обещало,
И взял перо, и начал жить сначала.
1969
* * *
Руки твоей прикосновенье,
И стала радостью беда.
«Неповторимое мгновенье!» –
Успел подумать я тогда.
Но знал, что будет вспоминаться
Неповторимый этот миг
И повторяться, повторяться
В воспоминаниях моих.
1969
* * *
Полна, как в детстве, каждая минута,
Часы опять текут неторопливо,
И сердце переполнено твоё.
Любовь – замена детства. Потому-то
Насмешливо, презрительно, ревниво,
Пугливо смотрит детство на неё.
1969
* * *
О перекрёсток детства! В мир безбрежный,
В его простор, желанный, неизбежный,
На юг, на север, запад и восток
Идут дома… Мой санный и тележный,
Мой летом травяной, зимою снежный.
Мой деревянный, с виду безмятежный,
Садово-огородный городок.
1969
КУПАНИЕ
Схватили, разули,
Раздели тебя без стыда.
Ты брошен в корыто,
На темечко льется вода.
Ты всё принимаешь,
От мыла глазёнки зажмуря,
И мамины руки
Играют тобою, как буря.
О ужас и счастье
Таинственных этих минут,
Когда тебя в воду бросают,
И треплют, и мнут,
А ты, хоть не знаешь
Причины и смысла событий,
Но веришь в добро,
Бултыхаясь в гремящем корыте.
1969
ДОКТОР ЛЕБЕДЕВ
К нам доктор Лебедев пришёл.
Он шляпу снял. Он сел за стол.
Не понимая ничего,
Мы с братом смотрим на него.
Он без халата. Он с женой.
Он не спросил: «А кто больной?»
И раскрывать не надо рот,
Когда он ложечку берёт.
Он просто гость. Но странный гость,
Который видит всё насквозь.
<«Мурзилка», 1969, № 6>
СЕМЕЙНАЯ ФОТОГРАФИЯ
Натягиваю новую матроску,
И поправляет бабушка причёску,
На папе брюки новые в полоску,
На маме ненадёванный жакет.
Братишка в настроении отличном,
Румян и пахнет мылом земляничным,
И ждёт за послушание конфет.
Торжественно выносим стулья в сад.
Фотограф наставляет аппарат.
Смех на устах. Волнение в груди.
Молчок. Щелчок. И – праздник позади.
1969
* * *
Один лишь раз, и то в начале детства,
Мой дядя, тот, погибший на войне,
К нам заезжал. Но до сих пор вглядеться
Могу в его глаза. Они во мне.
Все остальное – облик и слова –
Забыто. Но ещё, припоминаю,
Была трава. Нездешняя трава.
Высокая и тонкая. Лесная.
Должно быть, в лес (он на краю земли
Был для меня) занес меня мой дядя,
И там мы на поляне прилегли,
Счастливые, в глаза друг другу глядя.
И я заметил нити на белках,
И складки век, и редкие ресницы,
И два зрачка, две точечки-зеницы
В двух серых и лучащихся зрачках.
И то, как сам я отразился в них,
И то, как их застлала поволока
И шевельнулись веки… Только миг
Запомнил я. Одно мгновенье ока.
1969
ЗЕМЛЯНИЧНАЯ КАНАВА
В далёкий лес ребят орава
Давно с лукошками ушла.
А малышей ждала канава.
Там тоже ягода была.
Берёшь с собой стакан гранёный
И пропадаешь с головой,
Счастливый, целеустремлённый,
В канаве этой луговой.
Все ягоды раздашь, бывало,
Раздаришь всё, что принесли,
Как будто нам передавала
Канава доброту земли.
1969
КУДРИ
Итак, беру я ножницы,
Гребенку и халат.
Сидит, как в парикмахерской,
Мой пятилетний брат.
И просит он все локоны
Остричь до одного,
Чтоб женщины в покое
Оставили его.
1969
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Маленький, иду по городку.
Пятками босыми пыль толку.
Я великой страстью обуян:
Я люблю трудящихся всех стран
И хочу, чтоб мир об этом знал,
И пою «Интернационал».
Вот сейчас бы встретить иностранца:
Итальянца, немца иль испанца,
Сжать бы руку правую в кулак
И над головой поднять вот так,
И сказать: «Рот фронт!» или «Салют!»
И они поймут меня… Поймут!
1969
ДВЕРЬ
Вот дверь. Тебя внесли в неё кульком,
А вывозили из неё в коляске.
А вот и сам, укутан башлыком,
Ты тянешь на порог свои салазки.
Ты – первоклассник. На дворе метель.
В руке набитый книжками портфель.
Растёшь. Ползут зарубки вверх по двери.
Ключ от неё уже тебе доверен.
Всё та же дверь. А всё ж ведёт она
В иную жизнь, в иные времена.
1969
НА ПАЛОЧКЕ ВЕРХОМ
Я не на палке. На коне!
Высокий дух кипит во мне.
Забыты камни и рогатки.
Сверкают сабли в честной схватке.
С тех пор как сел я на коня,
Честь – вот что важно для меня.
Я перерос возню и драку.
Я – рыцарь. Я скачу в атаку.
1969
БИЛЕТ МЕТРО
Что гильзы, фантики и марки,
Значки и прочее добро,
Что все московские подарки!
Билет метро! Билет метро!
Какой подарок мне достался!
По травке мчусь во весь опор.
«Мой папа на метро катался!» –
Кричу, влетая в каждый двор.
И этот маленький билетик
С большой прекрасной буквой «М»,
Не говоря уже о детях,
Был нужен абсолютно всем.
Он так завладевал сердцами,
Как будто здесь, у старых стен,
Мерцал подземными дворцами
Московский метрополитен.
1969
НОВАЯ ПЕСЕНКА
Бывало, в детстве песенку услышу
И не могу расстаться с ней никак, –
Всем надоем, залезу на чердак,
Стараясь не греметь, вползу на крышу,
С трубой, с антенной рядом постою
И ветру эту песенку спою.
Как ветру, откровенью иль болезни,
Ей, песне, нужно всё заполонить,
Весь мир – хотя б на миг! – объединить.
Я – пленник песни. Я – посланник песни.
Я за нее готов гореть в огне
В тот сладкий миг, когда она во мне.
1969
ЯРМАРКА
Ах, ярмарка! Ряды телег
На вытоптанной травке.
Мороженого сладкий снег.
Палатки и прилавки.
Манящий писк «уйди-уйди».
Возы. Весы. Веселье.
Снимайся! В дудочку дуди!
Кати на карусели.
Простор в круженье том живом
Гаданьям, слухам, толкам.
Была торговля торжеством,
Мешался торг с восторгом.
Пел под кувалдою металл.
Стучал кузнец, как дятел.
Я больше всех приобретал,
Хотя всех меньше тратил.
1969
БОЛЬНИЧНЫЙ ДВОР
За белёным забором больницы
Георгины и розы цвели,
Распевали весёлые птицы
И жужжали большие шмели.
С мокрой клумбы, как запах лекарства,
Разносился цветов аромат.
И хозяин волшебного царства,
Брёл больной, запахнувши халат.
И мечтал я вот так же одеться,
В сад явиться, пройтись по нему.
Человек не завидует в детстве
Разве только себе самому.
1969
БРАТЬЯ
Дом ходуном.
Мать ужасом объята:
– Опять дерутся!
Брат идёт на брата.
И гонит нас во двор,
В толпу ребят.
Двор ходуном:
Встаёт за брата брат!
1969
* * *
Проснувшись, подхожу к окну:
Отец уходит на войну!
Раз-два! Винтовка за спиной.
Уходит, не простясь со мной.
Ещё не явь. Уже не сон.
Отец ушёл на полигон,
Держа подмышкою мишень,
В тот мирный, довоенный день.
1969
ГОРОДСКИЕ ЧАСЫ
Над колокольнею туча плыла.
Слышался грома раскат.
Прямо из камня берёза росла
Там, где чернел циферблат.
Невозмутимо свершали свой путь
Стрелки, ушедшие ввысь.
Время узнать – это в небо взглянуть,
От суеты унестись.
1969
НЕБО ПЕРВЫХ ПЯТИЛЕТОК
Небо первых пятилеток
Без дождей и без туманов
Нынче в памяти встаёт.
В нем жужжанье авиеток,
Монопланов и бипланов,
Тихий планеров полёт.
Дирижабли, стратостаты
Им таинственно владели.
К звёздам рвался разум наш.
И кружил мой змей хвостатый,
И сверкал моей модели
Стрекозиный Фюзеляж.
1969
ПИЛОТЫ
Смеётся лётчик в шлеме
С газетного листа.
Вот это было время!
Вот это высота!
Счастливые пилоты,
Герои детских лет.
Рекорды. Перелёты.
Простых полётов нет.
1969
ОТЕЦ НА РЫБАЛКЕ
Гибкая палка.
Московская снасть.
Это рыбалка,
Отцовская страсть.
Сердца блаженный,
Ликующий стук.
Чуткой антенной
Замер бамбук.
Смертная скука
Со стороны.
Сладкая мука
У края волны.
Тяжесть грузила.
Игра поплавка.
Тяготы все уносила
Река.
1969
ТЮРЯ
Мама ходит, брови хмуря,
Громко шепчет, учит роль.
Значит, нынче будет тюря:
Лук да масло, хлеб да соль.
Пол не мыт, цветок не полит,
Под плитой огонь погас.
И никто детей не школит,
Не воспитывает нас.
Артистической натуре
В день премьеры дела нет
До забот житейских. Тюря –
Вот наш праздничный обед.
Разбиваются стаканы,
Отбиваются от рук.
В миску воду льём из крана,
Хлеб крошим и режем лук.
А в глазах у мамы буря,
А в движеньях торжество.
Вот так тюря!
Что за тюря!
Нет вкуснее ничего!
1969
НА ЧУЖОЙ СТОРОНЕ
Хватило мальчишеских сил –
Я реку мою переплыл.
И вот я на том берегу!
Зубами стучу на бегу.
Вступаю в неведомый край…
Ракита. Корыто. Сарай.
Крапива. Горшки на плетне.
Один на чужой стороне!
1969
УРОК РИСОВАНИЯ
Учитель положил на стол морковку.
Раскрыл альбом прилежный ученик.
«Вон тот бочок в тени. Дадим штриховку.
А этот на свету. Положим блик».
Малыш трудился, не жалея сил,
Штриховку на морковку наносил.
И все ж явились рядышком с морковкой
Два зайца, пароход, солдат с винтовкой.
1969
ЗИМНИЕ ЗВЁЗДЫ
Ах, сколько звёзд зимой, в ночи морозной,
Открыто детям! И ещё не поздно.
Еще не скоро скажут: «Спать пора!»
И только начинается игра.
Совсем иначе светят звёзды летом.
Для малышей те звёзды под запретом .
До времени они утаены.
Их видит юность. Детство видит сны.
1969
* * *
Дымится на бархане костерок.
Конфеты на расстеленном платке.
Старик чабан, весь в белом, как пророк,
Один в песках – и пиала в руке.
Восток, Восток… Какая мысль, мудрец,
Тебя от одиночества спасёт?
Какая мысль? Ну, скажем, про овец,
Про тех овец, которых он пасёт.
1969
НАД СТАРОЙ АНТОЛОГИЕЙ
Е.Я.Хазину
Мировая поэзия слишком грустна.
Хор поэтов, в отличье от птичьего хора,
Даже если рассвет, даже если весна,
Про былые невзгоды забудет не скоро.
Как и птицы, поэты поют о любви,
Но всё больше о боли, изменах, разлуке.
Правда, есть у поэтов свои соловьи,
У которых сладки даже горькие звуки.
1969
ЗЕМЛЯ
В доверху нагруженной машине,
Столько дней мотаясь по пустыне,
На мешках, как в трюме корабля,
Укачались мы и пропылились,
В груз из пассажиров превратились,
И тогда раздался клич: «Земля!»
Вот она! Темна и розовата
Пахота в сиянии заката,
И бежит по комьям босиком
Девочка с лепешкой и цветком.
1969
ВЗГЛЯД В ОКНО
Щенка прогуливает тётя.
Щенок расстался с поводком
И вот на бреющем полёте
Летит ворона за щенком.
Почаще б это замечали,
Поменьше было бы печали.
1969
* * *
Морозный день… Зато над головою
В переплетеньях сучьев, в чёрной сетке,
Стекая по стволам, на каждой ветке
Висит лавиной небо голубое.
И чудится: вот-вот весна начнется.
И верится: она уже явилась.
И ни один сучок не покачнется,
Чтоб небо невзначай не обвалилось.
1969
ПОСЛЕ МОРОЗА
Снова чисто двойное стекло.
В небе сереньком столько уюта,
Но с крещенскою стужею лютой
Искромётное что-то ушло.
Снег забыл, как хрустел и блестел он,
Золотился, алел, розовел,
И опять притворяется белым,
Простодушным, пушистым, несмелым,
Словно только что к нам прилетел.
1969
ЗАСТЕНЧИВЫЙ ТРУБАЧ
Что, если голос твой громоподобен?
Он слышен всем, но не для всех удобен.
И крадучись трубу несёт трубач
Подальше от шоссе, ларьков и дач.
Горит труба, гремит среди дубравы,
И слушают её цветы и травы.
1969
ПОД ПЕСНЮ МОТОРА
Говори пассажир. Говори что-нибудь.
Говори, даже если тебе неохота.
Говори, чтобы мне за рулём не уснуть,
Не свалиться в кювет, не проспать поворота.
Точно так же летят на тебя фонари,
Та же песня мотора в ночи беспредельной.
Говори, пассажир, всё, что хочешь, соври,
Чтоб не верить смертельной его колыбельной.
1970
ПОСЛЕДНИЙ ГЛОТОК
Татьяне Александровне Жданко
У нас в экспедиции,
Согласно традиции,
В каких бы песках ни пришлось нам идти,
Из фляги с последней водою напиться
Дозволено лишь на обратном пути.
С пустыней не шутим, ведь мы – не бродяги.
Традиции чтим. Не теряем лица.
И тяжесть последней, нетронутой фляги,
Как честь и надежду, несём до конца.
И нет ничего нашей ноши заветней.
Но вот он, колодец. Окончен поход.
Запретная фляга с водою последней,
Как кубок победный, по кругу идёт.
1970
НАД ОКОЙ
Вьется чайка над Окой
На исходе дня.
Птицы не было такой
В детстве у меня.
Здесь ловил я окуней
И кувшинки рвал.
Здесь я песенку о ней,
Помню, распевал.
Чайка птица дальних вод,
Незнакомых стран!
Ты плыви мой пароход,
В море-океан.
Мысли не было такой
В детстве у меня –
Встретить чайку над Окой
На исходе дня.
Кабы в детстве надо мной
Чайка проплыла,
Может, в чем-нибудь иной
Жизнь моя была.
1970
ВЕНОК
Порой и мне случалось быть предметом
Немого обожанья и забот.
Младенчество. Лужайка ранним летом.
И девочка сидит, венки плетёт.
И, возложив корону золотую
На стриженую голову мою,
Вся светится. А я не протестую.
Я сам себя кумиром сознаю.
И, радуясь сияющему взгляду,
На девочку гляжу, на облака,
Послушно исполняю роль царька
И ощущаю тяжесть, и прохладу,
И свежесть, и торжественность венка.
1970
ИСКУШЕНИЕ
К братишке на базаре цыганка подошла,
По волосам кудрявым рукою провела:
«Пойдешь ли, кучерявенький, в мой табор кочевой?»
А мне и не сказала цыганка ничего.
А мне бы стук телеги, тугой палатки кров,
Дороги без дороги, ночлеги у костров.
Гадалка недогадлива, наверное, была
И главного бродягу с собой не позвала.
А может, догадалась, но звать не стала в путь:
«Побудь еще с братишкой и с матерью побудь».
1970
САМОЛЁТ ПРИЛЕТЕЛ
Бывало, самолет летит –
Весь город нá небо глядит.
Все ищут хвост и два крыла,
Оставив прочие дела.
Но как-то раз, но как-то раз
Не пролетел он мимо нас
И сел на ярмарочный луг,
И все уже стоят вокруг.
И строгий летчик виден всем:
Перчатки, кожанка и шлем.
С носилок свесилась рука,
Несут больного старика.
Нет-нет, теперь он не умрёт:
За ним прислали самолет.
1970
ТРИ КОПЕЙКИ
Три копейки несу в кулаке,
Связан честным мальчишеским словом,
Продавщице в пуховом платке,
Продавщице в ларьке продуктовом.
Что случится, не знаю и сам,
Но ужасное что-то случится,
Если я не отдам,
Если я не отдам
Этот тягостный долг продавщице.
1970
ВЕСТОВОЙ
В полку Таращанском когда-то
Комбатом служил мой отец.
Однажды, году в тридцать пятом,
Комбата проведал боец.
Перед четвертною бутылью
И сахарною головой
Сидели, и пели, и пили
Комбат и его вестовой.
Тут мне бы забиться за печку,
Забраться под стол, под кровать,
Запомнить бы всё до словечка
И внукам потом рассказать.
Что помню я? Говор крестьянский,
Махорочный дым и вино.
На фильм о войне о гражданской
Сбежал я в тот вечер в кино.
1970
ГЕРБАРИЙ
С удивленьем гляжу на гербарий:
Медуница с иваном-да-марьей,
Лук гусиный с мышиным горохом,
Мать-и-мачеха с чертополохом,
Грустный ландыш с весёлою кашкой
И фиалка с высокой ромашкой
На одной расцветали опушке,
И не знали они друг о дружке!
Дождь осенний за окнами хлынул.
Я сухие растения вынул,
Положил на листы полукругом
И цветы познакомил друг с другом.
1970
ПОСЛЕДНИЕ ЦВЕТЫ
И. С. Козловскому
Увядшие растения.
Снежинка пролетела.
Но что там за цветение
На грядке помертвелой?
Ах, розовые неженки,
Промокшие до нитки,
Осенние подснежники…
Прощайте, маргаритки!
1970
ТУРНИКИ
Всюду были турники:
Во дворах и на опушках,
В поле, в школе, у реки,
В городах и в деревушках.
И на этих турниках,
Меж столбов, полны веселья, –
Перекладина в руках, –
Физкультурники висели.
Добродушны и скромны,
Напрягались и взлетали.
«Это важно для страны!» –
Мы в глазах у них читали.
1970
РАННЯЯ СЛАВА
«Поэт! Поэт!» – кричали вслед.
Поэту было мало лет.
Он не мечтал о славе.
Мечтал он о расправе
Со всеми, кто поэту вслед
Кричал: «Поэт! Поэт! Поэт!»
1970
* * *
Нет, руки зимой не у тех горячей,
Кто клал их в карман или грел у печей,
А только у тех,
А только у тех,
Кто крепко сжимал обжигающий снег,
И крепости строил на снежной горе,
И снежную бабу лепил во дворе.
<«Неделя», 19–25 января 1970>
* * *
А думал я, с детством прощаясь,
Что нет возвращенья туда.
Теперь я легко возвращаюсь
В далёкие эти года.
Иду к незабытому дому.
К друзьям незабытым бегу.
Но только в том мире любому
Судьбу предсказать я могу.
1970
ГОДОВЩИНА
Годовщина! Опять годовщина!
Будто снова тот день настаёт.
Ведь былое событье – причина
Наших нынешних дум и забот.
Песни, слёзы, листок календарный,
Майский жук над цветущим кустом, –
Всё напомнит душе благодарной
В нужный срок о событии том.
Так событья особого рода,
Что когда-то запомнил народ,
Незаметно включает природа
В свой таинственный круговорот.
9 мая 1970
ЧАЙХАНА
Базарный день в турткульской чайной.
Зелёный чай. Шашлычный чад.
Над чайниками люстр качанье
На люстрах горлинки сидят.
Перелетели, пересели
И люстру двинули толчком.
Что за чудесные качели
В той чайхане под потолком!
Сидишь средь чайников и чада,
Средь птиц и медленных пиал,
И словно всё, что в жизни надо,
Ты за полтинник сторговал.
1970
* * *
Голубь ждёт голубку на свиданье,
Как и мы, тревогою объят,
И глядит на солнце в ожиданье,
Как и мы глядим на циферблат.
В небе коршун, а в степи лисица, –
Все могли красавицей прельстится.
1971
ГРОЗООТМЕТЧИК
Когда изобретатель гениальный
Радиоволны уловил впервые,
Когда с людьми заговорил эфир,
Там не было ни фразы музыкальной,
Ни слова. Лишь разряды грозовые
Да шорох сил стихийных. Дикий мир,
Ещё не знавший звуков человечьих,
По радио таинственно вещал.
Приёмник (звался он «грозоотметчик»)
Покоя я тогда не обещал.
1971
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Захожу. Сквозь морозный пар
Давний друг моего отца
(До чего ж он хрупок и стар!)
Тускло смотрит на пришлеца.
Назову себя поскорей,
Чтобы так не глядел, не глядел,
Чтоб, ещё не закрыв дверей,
На полжизни помолодел.
1971
* * *
Речка детства моего – Турея.
Плеск воды вокруг сухой коряги.
Поплавок отцовский (это пробка
На обломке птичьего пера).
Вынырнула крыса водяная.
Мокрый чёрный мех блеснул на солнце.
Нас с отцом увидя, удивилась…
Речка детства – милая Турея.
1971
* * *
Сияют манящие дали…
Там детство… Прекрасно оно…
А помнишь, конфету не дали,
Опять не пустили в кино.
Все било, стрекалось, кололо,
Влетало соринками в глаз.
И трудолюбивые пчелы
Безжалостно жалили нас.
И розы, прекрасные розы,
В мальчишек вонзали шипы.
Бодали соседские козы.
Воняли лесные клопы.
1971
* * *
Попозже, чем скворец и грач,
За соловьями следом,
Твой развесёлый детский мяч
Летел на встречу с лётом.
Едва мяча заслышишь стук,
Забудешь все печали.
Летит! Летит! – и все вокруг
Смеялись и кричали.
У тебе, босых ребячьих ног
Не чуя под собою
(С кем мячик – тот не одинок),
Друзья неслись гурьбою.
1971
* * *
Вечер. В мокрых цветах подоконник.
Благодать. Чистота. Тишина.
В этот час, голова на ладонях,
Мать обычно сидит у окна.
Не откликнется, не повернется,
Не подымет с ладоней лица
И очнется, как только дождётся
За окошком улыбки отца.
И подтянет у ходиков гири,
И рванется навстречу ему.
Что такое любовь в этом мире,
Знаю я, да не скоро пойму.
1971
БАБУШКА КАТЯ
Вижу, бабушка Катя
Стоит у кровати.
Из деревни приехала
Бабушка Катя.
Маме узел с гостинцем
Она подаёт.
Мне тихонько
Сушеную грушу суёт.
Приказала отцу моему,
Как ребёнку:
«Ты уж, деточка,
Сам распряги лошаденку».
И с почтеньем спросила,
Склонясь надо мной:
«Не желаешь ли сказочку,
Батюшка мой?»
1971
БАБА САША
Фея ласковая наша!
Дуги гордые бровей.
Называл я «баба Саша»
Маму матери моей.
В городке ходили толки
О былых грехах твоих,
И с усердьем богомолки
Ты замаливала их.
В чёрной шали, в платье строгом,
За себя прося, за нас,
На колени перед богом
Опускалась много раз.
Замирающие спицы,
Синий взгляд из-под платка…
Я ж водил по половице
Дутых пуговиц войска.
Я с Будённым бил кадетов,
Интервентов, юнкеров.
Клич «Ура!», «За власть Советов!»
Сотрясал твой тихий кров.
1971
ВДВОЁМ
Идём лесной тропинкой в первый класс,
И паутинки задевают нас.
Колючие хвоинки сыплют ели
На наши плечи, шапки и портфели.
И, развлекая спутницу мою,
Я песни громким голосом пою
Про подвиги, про смерть на поле боя.
Но вот просвет и небо голубое,
А там и школа на краю села,
Друзья и всевозможные дела.
И ты свой ранец у меня взяла.
А мне ещё в лесу побыть хотелось.
Так хорошо мне никогда не пелось.
1971
БОГАТЫРИ
На лбу бывали шишки,
Под глазом – фонари.
Уж если мы – мальчишки,
То мы – богатыри.
Царапины. Занозы.
Нам страшен только йод!
(Тут, не стесняясь, слёзы
Сам полководец льёт.)
Пусть голова в зелёнке
И в пластырях нога,
Но есть ещё силёнки,
Чтоб разгромить врага.
Упрямые, с утра мы
Опять на бой, в дозор!
…От тех сражений шрамы
Остались до сих пор.
1971
БОГАТЫРЬ В ЛЕСУ
Давай-ка простимся
Мой конь вороной,
С лесной тишиной
И с прохладой лесной.
Зовёт нас с тобой
Богатырская доля
Из тёмного леса
В открытое поле.
1971
* * *
С тобой мы дружили, как дружат мальчишки,
Сражались и спорили без передышки.
Бывало, лишь только сойдёмся с тобой,
И сразу у нас начинается бой.
Опять в рукопашной иль шахматной схватке
Друг друга спешим положить на лопатки.
Где меч отсверкал, там покатится мяч.
Ликуй, победитель! Поверженный, плачь!
Нам эти сражения не надоели,
Хоть каждый сто раз погибал на дуэли.
Зато сохранили мы дружбу свою.
Еще бы! Она закалилась в бою!
1971
ПЛАЩ
Плащ – героический наряд.
Какое счастье – в плащ одетым,
С копьём, с мушкетом, с арбалетом,
Со шпагой или с пистолетом
Скакать куда-то наугад,
Чтоб развевался плащ при этом,
Как знамя, шумен и крылат.
А папин плащ? По всем приметам
К плащам, поэтами воспетым,
Он отношенья не имел.
Он, может, вился б и шумел,
Но мать о нём не забывала
И пуговицы пришивала,
Когда он, мятый и линялый,
В углу на гвоздике висел.
Зато как славно он шуршал,
Когда, поднявшись спозаранку,
Мы с папой шли и я жестянку
С червями бережно держал.
Зато на отмели не раз,
Открыв узорную изнанку,
В ковёр и в скатерть-самобранку
Преображался он для нас.
1971
МУЖЧИНА
Отца на фронт призвали.
И по такой причине
Я должен жить отныне
Как следует мужчине.
Мать вечно на работе.
Квартира опустела.
Но в доме для мужчины
Всегда найдётся дело.
Слежу я за братишкой,
В порядке ли одёжка.
Варю обед: в мундире
Горячая картошка.
Полны водою вёдра.
Подметена квартира.
Посуду мыть несложно –
На ней ни капли жира.
С невозмутимым видом,
Солидным и достойным,
Во двор, к помойной яме,
Иду с ведром помойным,
С трех карточек талоны
Стригут мне в «гастрономе».
Кормилец и добытчик.
Мужчина. Старший в доме.
Я искренне уверен,
Что стал отцу заменой.
Но в жизни той далёкой,
Блаженной, довоенной
Отец не занимался
Подобными делами.
Мать заменила папу.
Я помогаю маме.
1971
ЛОСЬ
Слышу, хрустнула ветка,
И сразу увидел лося,
А лось увидел меня.
Стоит и не шелохнётся…
И всё ж на моих глазах
Теряет лось очертанья:
Ветки слились с рогами,
С кустами сливается тело,
С берёзовыми стволами
Уже сливаются ноги.
Лес, породивший лося,
Прячет своё дитя.
1971
УДИВЛЕНИЕ
Без удивленья холодно уму.
Оно его живит и утепляет,
Пусть даже удивишься ты тому,
Что ничего тебя не удивляет.
1971
ЕСЛИ ВЕРИТЬ ПУШКИНУ
Важен опыт невесёлый.
Но, быть может, прав поэт:
Горе – жизненная школа,
Счастье – университет.
1971
ПЕРВЫЙ ЛИСТОПАД
Быть может, первый листопад
Встречает этот клён.
Впервые праздничный наряд
Подставил ветру он.
Надеты на его сучки
Шесть листьев вырезных.
Они красны и широки –
Совсем как у больших.
<«Пионер», 1971, № 9>
* * *
О чём поют воробушки
В последний день зимы?
– Мы выжили, мы дожили,
Мы живы, живы мы!
1971