1978–1984
Памяти Т. И. Александровой
ЗАГРЕБ – МИЛАН. 1978
О стекло аэропорта! Здесь, как в призме,
Преломляется незрелый этот мир.
Вот и я подозреваюсь в терроризме,
Как и всякий самолётный пассажир.
Что ж, просвечивайте, щупайте, ищите!
Сокровенное откликнется, звеня.
Человечество нуждается в защите,
И вполне возможно – даже от меня.
1978
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ
В прекрасных городах старинных,
В музеях всех материков
Встречаешь их, румяных, длинных,
Седых и лёгких стариков.
Здесь, впечатления вбирая,
Они, блаженные, живут
Почти уже в пределах рая,
Куда их скоро призовут.
Но пусть посредством путешествий
Они и впрямь продлят свой век.
Ведь в путешествиях, как в детстве,
Мгновенья замедляют бег.
1978
ГЕРОН АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ
Вы все, конечно, знаете Герона?
Теперь он знаменитый человек.
Известно всем, что жил во время оно
Александрийский этот древний грек.
В счастливый миг ему внушили музы
Конструкцию машины паровой,
На что Афины, Рим и Сиракузы
С усмешкой покачали головой.
Герон не знал, что жил до нашей эры,
Хоть миру наши знания он нёс.
Не стали пароходами галеры,
И паровоза не узрел Христос.
Чудак Герон! Один на всей планете,
Единственный на свете инженер,
Он возвестил за два тысячелетья
Пришествие эпохи ИТР.
1978
ИГРА
Садились мы за шахматы, бывало.
Одной доски стратегам было мало.
И гордая отточенная рать
Судьбою человечества играть
Спускалась на пол, в мир простых игрушек –
Корабликов, коробок и катушек.
И вот на трон садятся короли,
А пешки в танки и на корабли.
Парады. Смотры. Заговоры. Смута.
Чего-то кто-то не простит кому-то.
И короли бросают флот на флот,
На войско – войско, на народ – народ.
Из-под духов один флакончик бравый,
Хоть хрупок был, но воевал со славой.
Где дух геройский, там геройский вид.
Он был при всём при войске перевит
Малиновою орденскою нитью.
Народ, уставший от кровопролитья,
Свергает королей и воевод.
Последний бой. Последнее восстанье.
Великое всемирное братанье.
В стол шахматы, флакончик на комод.
И по двору бегут вприпрыжку двое,
Покончивших с игрою вековою.
1978
КЕСАРЬ
Живу в Калуге, словно князь в изгнанье.
И, выйдя за калитку, все гляжу
Туда, где за пятью хребтами бора,
Зелёным, голубым и тёмно-синим,
Сиреневым и дымчатым чуть видным,
Осталась без меня моя дружина…
А здесь мне дали прозвище Косой.
За то ль, что близорук и вечно щурюсь,
А может быть, за то, что слишком часто
Нет-нет да и косился я туда,
Где без меня живет моя дружина.
Жизнь в городе – мучение сплошное,
Когда ты возле кладбища живешь.
У нас в селе почти не умирали.
Здесь что ни день покойника несут.
Зимой двойные стекла выручают,
Сквозь них не слышно похоронных маршей.
А летом хоть беги. И я бежал
Один или с Вадимовой ватагой
И с нашею дворовой собачонкой,
Единственною подданной моей,
Купаться… Нет, не на Оку. Туда
Нас через центр родители водили.
В сандаликах мы шли, в носочках белых,
Как будто не к реке, а к строгой тете.
На Яченку! К ней можно босиком.
Она – свой брат. Она, как собачонка,
Знай лижет травянистый бережок.
Зато у малой Яченки долина
Огромна, как мечта. Здесь Циолковский
Поверх пяти хребтов большого бора
Прокладывал маршрут Калуга – Марс.
Не стал я предводителем дружины,
Но сделался сказителем дружинным.
О призраки, пираты, колдуны!
Спасибо вам за то, что вы от бóльших,
От тайных страхов нас освобождали.
Все говорят: «Ах, сладкий детский сон!»
Но детский сон таким бывает страшным,
Что, вздрогнув, просыпаемся мы с криком
И на кровать к родителям бежим.
А темнота за окнами, за дверью.
А шорохи в углах и закоулках.
Быть может, зло, таящееся в мире,
Всего острее дети прозревают?
Но, слушая ужасные рассказы,
Мы расстаемся с этим древним страхом.
И главное, чего теперь боялись
Отважные приятели мои:
А вдруг историй, леденящих кровь,
Я в сумерках рассказывать не буду.
И может, потому-то из Косого
Я в Кесаря однажды превратился.
«Эй, Кесарь!» Я охотно откликаюсь.
Уж лучше Кесарь, только б не Косой.
1978
ТОВАРИЩ РАКИТОВ
В открытой машине его привезли.
И крепкие руки у нашего дома
Хватают меня. Высоко от земли
Плечо председателя облисполкома.
Весёлым в то утро он был чересчур
И празднично слишком белела рубаха.
Авто распугало кудахтавших кур.
Сижу на коленях у гостя без страха.
Но страх в мою душу проникнет потом.
И в памяти долго рубаха белела
Того, кого вскоре объявят врагом
Народа за некое черное дело.
А он педагогов собрал в облоно
И дал указанье в последней беседе:
«Что будет – то будет. Но вы всё равно
Разумное, доброе, вечное сейте!»
1978
ЛАПТА
О радость жизни, детская игра!
Век не уйти с соседского двора.
За мной являлась мать. Но даже маме
В лапту случилось заиграться с нами.
Чего ж ей, великанше, делать тут?
В нее ж мячом всех раньше попадут.
Кидать кидали, да не попадали.
И к ужину обоих долго ждали.
1978
* * *
В двенадцать лет я стал вести дневник
И часто перечитывал его.
И всякий раз мне становилось стыдно
За мысли и за чувства прежних дней.
И приходилось вырывать страницы.
И наконец раздумьями своими
Решил я не делиться с дневником.
Пусть будут в нем одни лишь впечатленья
О том, что я увижу и услышу…
И что же? Очень скоро оказалось,
Что впечатлений нету никаких.
Дом, улица и школа… В школе книги,
И дома книги, и с Вадимом, с другом,
Мы то и дело книги обсуждаем.
А если я по улице хожу,
То ничего вокруг себя не вижу.
Одни мечты плывут, как облака.
Но как-то раз я в уголке странички
Нарисовал кружок и две косички.
О впечатленье этом сотни строк
Я б написал. Да не посмел. Не смог.
1978
НЕДЕЛЯ ДЕТСКОЙ КНИГИ
Бологое… Бологое…
На озёрах синий лед.
Вдоль по речке с острогою
Ходит мальчик, рыбу бьет.
И с азартною ухмылкой
Он пронзает рыбу ту
Алюминиевой вилкой,
Что привязана к шесту.
До меня ль сейчас мальчишке?
Встреч с поэтом он не ждёт
И на праздник детской книжки,
К сожаленью, не придёт.
Рыб-то, рыб в воде холодной!
Остальное – суета.
И душа его свободна,
Потому что – занята.
1978
РОДИТЕЛИ УШЛИ В ТЕАТР
Кто ж спит, когда в театр ушли родители?
Глухой удар подушки о подушку,
И ликованье громкоговорителя,
Включенного на полную катушку.
До возвращенья взрослых далеко ещё.
По радио резвится оперетта.
В трёх действиях идет у нас побоище,
В антрактах – посещение буфета.
Коврижку обнаружил в тайном месте я.
С братишкой мы ее по-братски делим,
И снова – в бой. Последние известия
Нас наконец разводят по постелям.
И в тишине я слышу долгожданные
Шаги и мамин шепот: «Посмотри ты,
Какие щечки у детей румяные
Во сне!» И засыпаю как убитый.
1978
НЕМЕЦКИЙ
Окно – «дас Фенстер», стол – «дер Тыш».
Ты по-немецки говоришь.
В Берлине или в Бремене
Должны вполне серьёзно
Мы вместо: «Сколько времени?»
Спросить: «Как это поздно?»
С заглавной буквы пишут там
И Ложку и Картошку,
Чем Уважение к Вещам
Внушают понемножку.
Вопроса: «Сколько тебе лет?»
У немцев и австрийцев нет,
Там задают для простоты
Другой вопрос: «Как стар есть ты?»
«Я стар одиннадцати лет» –
Примерно так звучит ответ.
1978
ЩЕЛЬ
И вновь сквозь стены вой сирен.
Скорей из ненадёжных стен!
С узлами, не застлав постель,
На новоселье мчимся в щель.
Ещё в ней запах нежилой:
Землёю пахнет и смолой.
Сидим впотьмах, семья к семье,
На нескончаемой скамье.
Ещё мой малолетний брат
Гадает, приключенью рад,
Что – зажигалка иль фугас? –
Сейчас обрушится на нас.
Неслышно покидаю щель.
Фашистский «юнкерс» ищет цель.
Жужжит меж звёзд. Зенитки бьют.
В кустах кузнечики куют.
1978
ПРОВОДЫ
Вспомнил о дяде, об интеллигенте.
Он инженером работал в Ташкенте.
Слышал я, что перед самой войной
Вроде бы он разошёлся с женой.
Жил без вещей на случайной квартире.
Вышел оттуда в военном мундире.
И до трамвая его проводил
Быстрый арык, где он рыбку удил.
А телефонов тогда было мало.
Даже сестра про отъезд не узнала.
Бодрая весточка с передовой
С номером почты его полевой.
1978
СЧИТАННЫЕ ДНИ
Остались считанные дни.
Гони их, время! Не тяни!
Но вдруг любой из этих дней,
Где все мгновенья на виду,
Куда дороже и ценней,
Чем тот, которого я жду?
1978
* * *
Лёд на лесных дорожках.
Осины в красных серёжках.
Ивы в белых серёжках.
Берёзы в жёлтых серёжках.
Только на них и одёжки,
Что вот эти серёжки.
В лужи толпою глядятся,
Как в хороводе кружатся.
Лужи с мраморным донцем,
Каждая с собственным солнцем.
1978
* * *
Десяток мимолётных вёсен
Нам поздняя приносит осень.
И снова зеленеет озимь.
Снег полежит и вновь сойдёт.
И вновь на комьях свежей вспашки
Цветут ромашки-замарашки,
Вчера ушедшие под лед.
И снова птицы прилетели,
Но не грачи и не скворцы,
А снегири и свиристели,
Певцы мороза и метели,
Зимы гонцы.
1978
В ГОРАХ ПОСЛЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ
Лежали камни у подножья скал,
И каждый камень, как слеза, сверкал, –
Так был горяч и свеж его излом.
В час буйства сил, землетрясенья час,
Казалось, вдруг опомнился Кавказ
И сам заплакал над свершённым злом.
1978
* * *
На всех вершинных Кавказа
Сегодня лежат снега,
На всех вершинах сразу,
Считая пни и стога.
В снегу деревья и башни,
В снегу Эльбрус и Казбек.
Сегодняшний и вчерашний,
И вечный, нетающий снег.
1978
* * *
«Я поумнел!» – ты пишешь. Наотрез
Отказываюсь верить в это чудо.
Ведь возгласа: «Я совершенно трезв!»
Из трезвых уст не слышали покуда.
А если бы и вправду было так,
Ты б написал: «Какой я был дурак!»
1978
ЧЕСТЬ И СВОБОДА
Честь и свобода! Если вы не вместе,
Одну из вас придется предпочесть.
Иные за свободу платят честью,
А те свободой жертвуют за честь.
И всё же в человеческой природе –
Стремиться сразу к чести и свободе.
1979
ПАМЯТИ ПРИШВИНА
Запись в дневнике
В лесу сегодня странный посетитель.
А ну-ка, что он записал в дневник?
«В лес я вхожу как ученик.
Из леса выхожу я как учитель».
Весна света
Сиянье снега в феврале
Поэт назвал весною света.
И вот по милости поэта
Весны чуть больше на земле.
Старый скворец
Этот старый скворец сел зачем-то на старый скворечник.
Где давно уже нет ни подруги его, ни семьи,
И зачем-то поёт пред отлётом о радостях вешних.
И, в скворечнике сидя, смеются над ним воробьи.
О мудрости
Пусть осень дарит крылья,
И мудрости слова
Без всякого усилья
Слетают, как листва.
На опушке
Возле края опушки встречая рассвет,
Сам себе говорил он: «Смотри!
Что за чудо восточное – хвощ-минарет,
Весь в росе и в сверканье зари».
Времена года
Об осени, зиме, весне и лете:
«Вернее их нет никого на свете.
Бывает, что капризничают, тянут,
А всё равно нагрянут, не обманут».
1979
ОСЫ
И вот приближается осень,
Плоды золотые приносит,
Роняя и ставя на стол.
И – здравствуйте, милости просим! –
Пришло приглашение осам
Сменить примелькавшихся пчёл.
Ах, пчёлы, чудачки, бедняжки,
С какой-нибудь кашки-ромашки
В трудах добывавшие мёд.
Пират в жёлто-черной тельняшке
Из яблока, как из баклажки,
Из блюдца с вареньем, из чашки
Своё без усилья возьмёт.
Пирующей осени свита
Кружится в саду и жужжит.
Влетает в окно деловито,
И жало, как шпага, дрожит.
1979
ГЕНИЙ
Михайловское
Когда, пройдя над крутизной отвесной,
Поэт достиг вершины неизвестной,
Что на вершине этой он найдёт?
То, что давным-давно нашёл народ.
Ясная Поляна
Когда своё находит счастье гений
В кругу природы и своих творений,
То всех несчастней делается он,
Несчастьями чужими поражён.
1979
ЛЕТНЕЕ НЕНАСТЬЕ
Когда становится грустно,
Вспоминаю об этом:
Осенний липкий дождик,
Осенний дождик летом.
Пусты река и берег.
Мчимся в моторке.
Руки свело. Не греют
Летние наши опорки.
Лица подставили пене.
Мчим по речной излуке.
Прячем в тёплые волны
Наши озябшие руки.
1979
ВОЗВРАЩЕНИЕ С ВОСТОКА
А там в степи – костра остывший пепел…
Мы дома. Степь отсюда не видна.
И всё-таки, хоть мы ушли из степи,
Из нас не хочет уходить она.
Мы – тоже степь. Мы на неё похожи
Загаром и обветренностью кожи,
И тем, что в сердце носим тишину,
И тем, что видим в городе луну.
Ещё нас будит среди ночи где-то
Невидимым лучом коснувшись глаз,
За три часа до здешнего рассвета
Степное солнце, вставшее без нас.
В гостях, в толпе среди водоворота,
Опять, пускай слабее, чем вчера,
Настигнет нас внезапная дремота, –
Степная ночь прошепчет: «спать пора».
Но понемногу всё на место встанет:
Подъем, отбой, и взгляд, и цвет лица.
А степь? Она уйдёт, растает, канет
И всё же не сотрётся до конца.
Старинный друг объявится, напомнит,
И снова степь всего тебя наполнит.
1979
СИЗИФ И ДЕТИ
Бедный Сизиф, на бессмысленный труд обречённый,
Камень в гору вкатил. Камень скатился с горы.
К камню вернувшись опять, впервые за тысячелетья
Смех услышал Сизиф. Дети спешили к нему.
Дружно за камень взялись худые ручонки мальчишек.
Сделаться каждый хотел сильным, как дядя Сизиф.
«Труд твой закончен, Сизиф!» – рассмеялись великие боги.
Камень в гору вкати, камень срастётся с горой.
1979
БОЛЕЗНЬ
Я болен. Родные в тревоге
От всех этих жарких простуд.
Мои всемогущие боги
Кого-то на помощь зовут.
Их лица белее бумаги,
А я раскраснелся в жару.
Как видно, не знают бедняги,
Что я никогда не умру.
1979
* * *
Не бойся сказок. Бойся лжи.
А сказка? Сказка не обманет.
Ребенку сказку расскажи —
На свете правды больше станет.
1979
ЗА СЕМЕНАМИ
Налево зима, направо весна.
Мы с папой идём покупать семена.
Сосульки сверкают. И радостно мне
По солнечной, мокрой шагать стороне.
Аптека с ажурным чугунным крыльцом.
За не магазин с пожилым продавцом.
Как в праздник, толпа в магазине семян
Старик продавец говорлив и румян.
Сюда, как на почту, приветы пришли
Весенней земле от осенней земли.
В пакетиках пёстрых шуршат под рукой
Петунья и репа, морковь и левкой,
Всё то, что накормит и взгляд усладит,
Чего наша почва без нас не родит.
1979
ВСТРЕЧА НА УЛИЦЕ
Подошла к нам двоим
И легонько отца обняла:
«Сколько лет, сколько зим!
Вот ведь, милый, какие дела!
Это сын твой? Большой…
На тебя-то не слишком похож.
Видно, в маму удался.
Ну что ж, расскажи, как живёшь?»
И глядит на меня.
И стремится она угадать
По лицу, по одежде,
Какая у мальчика мать.
1979
ХИТРЕЦ
Он, дескать, глуп. Он, дескать, мал.
А наш глупыш, собой владея,
С большим умом осуществлял
Свои дурацкие идеи.
1979
ФИЛЬМ «СУВОРОВ»
Старый якобинец одиннадцати лет
Про новый фильм «Суворов» узнал я из газет.
Иду в кино сурово. Суворов графом был,
Ходил на Пугачёва, а значит наших бил.
Тщедушный полководец садится на коня.
Мальчишеским фальцетом граф покорил меня.
Какой же он вельможа? Он – истый демократ,
Ведь всех царей дороже ему простой солдат.
Полная азарта летит седая прядь.
Наверно, Бонапарта он вправду мог унять.
И я за всё за это, за богатырский пыл
Кресты и эполеты, и титулы простил.
1979
МИЛИТАРИСТ
Что-то грустно. Нá сердце тоска.
Не ввести ль куда-нибудь войска?
1979
* * *
Вот двое влюблённых на лоне природы
Читают стихи и жуют бутерброды.
Две толстых вороны на ветках сухих
Сидят и внимательно слушают их.
Уходят… И вслед за четою влюблённой
На место свиданья слетают вороны,
И крошки клюют на примятой траве,
И долго стоят голова к голове.
1979
ПОНИМАЮЩИЙ ВЗГЛЯД
Взглянула и тут же она поняла:
«Вот этого я б одурачить могла!»
А он? Он был очень растроган и рад:
«Какой у неё понимающий взгляд!»
1980
ДРУЖКИ
У них закон: услуга за услугу,
Спасать друг друга, помогать друг другу.
Как жаль, что это сукины сыны,
А то б их дружбе не было цены.
1980
ДУХ И ТЕЛО
Как быстро юность пролетела!
И дух уже сильнее тела.
1980
* * *
Вот и ландыш отцвёл… Только слышен сквозь дождь
Тонкий запах, как шёпот, едва уловимый:
«Хоть весь лес обойдёшь,
Но меня ты найдёшь,
Лишь пройдя через лето, и осень, и зиму».
1980
ТАЛАНТ
Мальчишку, шевелящего ушами,
Мы всячески спасали от невзгод
И сами никогда не обижали.
А то попросишь – и не шевельнёт.
<«Пионерская правда», 1980>
ПО РОДНОМУ ГОРОДКУ
И вновь почти не тронутый квартал.
Дома всё те же, да не те прохожие.
А здесь мой змей над крышами летал,
Клочок газеты, машущей рогожею.
Крыльцо библиотеки. Чаще всех
В читальню я ещё до школы хаживал.
Меня, чтоб старшим не мешал мой смех,
Библиотекарь на крыльце усаживал.
Не то чтоб гость, не то чтоб старожил,
По городу шагаю неприкаянно.
Вот центр. Вот дом, где когда-то жил.
Окраина. Базар. Опять окраина.
По лошадям соскучился? Взгляни,
Вот коновязь. Коней число немалое.
И, сунув морды в торбы, ждут они,
Буланые, саврасые и чалые.
Зацокали подковы о бетон.
На дрогах, кнут держа и пряник кушая,
В село багровый газовый баллон
Везёт старушка в душегрейке плюшевой.
Мой городок, полтысячи дворов,
Объедешь даже на коне стреноженном.
И без опаски от своих коров
Бегут подпаски в центр, к ларьку с мороженым.
А в городском саду спортсмены сплошь,
И листопад, и музыка победная.
За речкою блестит сквозь мелкий дождь
Хлебов озимых зелень заповедная.
1980
* * *
Серая горлица с чёрным колечком на шее,
Завоевавшая столько огромных столиц,
Я в Кишинёве впервые увиделся с нею,
В Риме её различил среди уличных птиц.
В век наш двадцатый из рощ Анатолии горной
Ты снизошла в тесноту, суету, маету.
Вижу у самой земли ободочек твой скромный,
Слышу, как перья хвоста шелестят на лету.
Мир наш бунтующий, шумный и несовершенный
Ты покоряешь и мирно воркуешь в тени.
Всем ты довольна. А может, и вправду блаженны
Кроткие, ибо наследуют землю они?
1980
СОБОР В ПАДУЕ
Возле гроба святого Антония
Происходит воскресная месса.
Мы – нездешние. Мы – посторонние.
Ни восторга у нас, ни иронии.
Средь молящихся, как среди леса.
Прямо к гробу святого Антония
Прилепилась беда человечья.
Будь, о небо, к земле благосклоннее!
На любительских снимках –агония,
На ребячьих рисунках – увечья.
Безыскусно развесила Падуя,
Припадая к надгробью и падая,
Те напасти на память святому.
Мы проходим, искусство разглядывая,
По его необъятному дому.
Стены в статуях, стёкла расцвечены
По соборным просторным приделам.
И глядят с них, веками завещаны,
Дети, старцы, мужчины и женщины,
Совершенные духом и телом.
1981
* * *
Словно боясь расплаты
Или неправого гнева,
Если из школы, то вправо,
Если в школу, то влево, –
Никогда-никогда
Не смотрел я туда,
Где кладбищенских лип
Возвышалась гряда.
Вечной страшась разлуки,
Верил во власть науки.
Жить и учёным охота.
Кто-то придумает что-то…
1981
МАМА УЕХАЛА
Вот ведь настали деньки!
В доме такая тоска.
Спутаешь половики
И не дадут шлепка.
Стулья не на местах.
Цветок на окне чуть живой.
Не вовремя и не так
Отец поливает его.
Запахов вкусных нет
В доме в обеденный час.
Из дому на обед
Папа уводит нас.
Столовая нарпита
Приезжими набита,
Приезжими, прохожими,
Дорожными одёжами.
Простывший суп свекольный
И хлеба по куску,
Биточек треугольный
В коричневом соку.
Горюем с папой вместе,
Горячий пьём компот,
Как будто мы – в отъезде,
А мама дома ждёт.
<«Стихи о детстве и юности», 1981>
* * *
В острых блёстках снег,
Весь в полосках снег.
Окна в облаках заголубели.
Легче лыжный бег.
Звонче женский смех.
Крепче сон младенца в колыбели.
<«Стихи о детстве и юности», 1981>
РАКИТОВ КУСТ
Кто розе, кто берёзе, кто яблоне в цвету,
А предки поклонялись ракитову кусту.
Ни в печку, ни в постройку – чего с него возьмешь?
Ну, разве что из прутьев корзиночку сплетёшь.
Но пел гусляр былину, где от избытка чувств
Микула сошку кинул за тот ракитов куст.
Здесь горьки слёзы лили вдова и сирота.
Невесту обводили вкруг этого куста.
Высокая осока под тем кустом росла
И луговая утушка всю ночку в ней спала.
Не слушайся я старших, и серенький волчок
Меня б под куст ракитов, как в песне, уволок.
Весною куст ракитов видать во все концы.
Огромные серёжки, как малые птенцы.
Бредём сырой землею да по сухой траве
Туда, где куст ракитов желтеет в синеве.
Друг юности далёкой идёт со мной туда.
Как жаль, что не видались мы в зрелые года!
И та пришла со мною, кто сердцу всех милей.
Да вот не повстречались мы в юности моей.
А в поле не былинки, а в роще ни листа…
А в мире нет прекрасней ракитова куста!
1981
* * *
Неизбежно с неведомым дети роднятся:
Звёзды! Бури морские! Над бездной мосты!
Станет поступь другой. Сны другие приснятся.
Вдруг исчезнут игрушки. Нахлынут мечты.
И былое померкнет перед небывалым,
И покажется милый родительский дом
Неуютным в сравненье с походным привалом, –
Мы об этом еще пожалеем потом.
<«Стихи о детстве и юности», 1981>
В ШАХМАТНОМ ПАВИЛЬОНЕ
В зелени детского парка
В шахматном павильоне,
По столикам в крупную клетку
Зигзагами ходят кони.
Слоны по диагонали,
Ладья по прямой идёт.
Ферзь ходит, куда захочет,
Пешки – только вперёд.
В шахматном павильоне
Сидят большие ребята.
Мне среди них страшновато.
Гляжу на них виновато.
Заметят и посмеются,
А то и дадут щелчка.
Большой того, кто поменьше
Считает за дурачка.
А где-то рядом по кругу
Бегут карусельные кони.
Большие про них забыли,
Уткнув подбородки в ладони.
«Хочешь, малыш, сыграем?»
О дивный блаженный миг!
Сейчас я сяду за столик
И стану одним из них.
<«Стихи о детстве и юности», 1981>
ПЕРВЫЙ ДНЕВНИК
О, тетрадка в линейку в обложке лиловой,
Собеседник, всегда меня слушать готовый.
Ставлю дату. И душу открою тайком.
Первым в жизни была ты моим дневником.
Мне так часто твои помогали страницы
От вчерашних забот и тревог отстраниться.
И была ты как в плаванье дальнем журнал
Корабельный – пиши и держись за штурвал.
Не учила. Не спорила. Не укоряла.
Что скажу, то хранила и мне повторяла.
Миг, который как будто забвением взят,
Мог в любую минуту вернуться назад.
Но в любую минуту тетрадка в линейку
из подруги могла превратиться в злодейку
И продать меня, бедного, ни за копейку.
(Чудаки! Чтобы кто-то в тайник не проник,
Мы боимся. А сами заводим дневник.)
О, тетрадка в линейку в лиловой обложке!
(Тайне – глаз посторонний страшнее огня.)
Но в тебе, как и в жизни тогда у меня
Тайн особенных и не бывало сначала.
Ты своим появлением их предвещала.
<«Стихи о детстве и юности», 1981>
* * *
Придёшь из школы… «Ешь, сынок!»
Ты нужен папе. Дорог маме.
И двор, и класс полны друзьями,
А ты всё чаще вечерами
Горюешь: «Как я одинок!»
<«Стихи о детстве и юности», 1981>
ДЕКАБРЬСКИЙ СНЕГ
Нарастают снега. Сокращается день.
Год проходит. Зима настаёт.
Даже в полдень за мною гигантская тень
Синим шагом по снегу идёт.
Снег, свисая, с еловых не сыплется лап,
И синицы свистят без затей.
Сколько снежных кругом понаставлено баб,
Сколько снежных кругом крепостей!
Незаметно закатом сменилась заря,
И снега забелели из тьмы.
Я люблю вас, короткие дни декабря,
Вечер года и утро зимы.
<«Стихи о детстве и юности», 1981>
* * *
Сорока извещает лес:
«Природа! Царь явился!»
Кто мог исчезнуть, тот исчез,
Притих и затаился.
И снова трели певчих птах.
Сквозь ветви солнце светит.
Из тех, кому внушил он страх,
Царь никого не встретит.
1981
ПОД СТОЛОМ
Одержимый ужасом и злом
Спрятался и плачу под столом.
Никому не нужен и не мил,
И к тому же что-то натворил.
Поднимают скатерть и глядят,
Вытащить меня они хотят.
Укорить хотят и покарать.
Значит, можно драться и орать.
Хуже мне не будет всё равно.
Верх злодейства и паденья дно!
Кое-как несчастного спасли,
Долго успокоить не могли.
<«Стихи о детстве и юности», 1981>
РУБАХА
Родители-то разные, а бабушка одна.
И брата из деревни к нам привезла она.
И был я, шестилетний, ему всех больше рад.
Учился на учителя двоюродный мой брат.
Какой он был весёлый! Какой он добрый был!
Какие он рубахи красивые носил!
Пришёл в рубахе белой. И на крыльце у нас
Мы на часы собора глядели битый час.
И перед тем как мама сказала: «Марш в кровать!»,
Мы научились время по стрелкам узнавать.
Потом в рубахе синей за мною он пришёл,
Привёл к другим студентам и усадил за стол.
И диктор, как учитель, для всех повёл рассказ.
Так громкоговоритель я слушал в первый раз.
Но вот в рубахе чёрной мой брат явился в дом,
И отпустила мама в деревню нас вдвоём.
Ах, у рубашки новой один большой секрет:
В корыте с краской в кухне она меняла цвет.
И вновь она – смотрите! – как новая глядит.
А громкоговоритель всё строже говорит…
Брат милый, с поля боя не возвратился он.
…Серебряной трубою сияет граммофон.
Любимая пластинка, шипя, по кругу шла:
«Стаканчики гранёные упали со стола».
…В избе раскрыты окна. Под окнами – друзья.
«Упали и разбилися, как молодость моя».
1981
ДЕТСКАЯ РАЗЛУКА
Навек уедет лучший друг,
Уедет – и ни звука.
Нет безнадёжнее разлук,
Чем детская разлука.
Ты говоришь: «Уехал он!»
А это ж значит – увезен.
Ведь человек лет десяти
Не властен в выборе пути.
Не по душе и не с руки
Над письмами трудиться.
Пусть буквы слишком велики,
Да нет конца странице.
Пусть ты испишешь всю тетрадь,
Но с другом вам не поиграть,
А без игры и дружбы нет,
Когда друзьям по десять лет.
<«Стихи о детстве и юности», 1981>
ПЕТРОГРАДСКАЯ СТОРОНА
Над Карповкой дождик накрапывал,
Прохожих слегка поторапливал.
А мы не спешим. Мы – приезжие
На питерском том побережии.
За стеклами лира злачёная,
Из лучшей муки испечённая,
В таком же классическом штиле,
Как львы, колоннады и шпили.
А в булочной – дух каравая.
А в детстве – война мировая.
Так пой же о сладости мира,
Волшебная хлебная лира!
1981
ЭШЕЛОНЫ, 1941
С милым домом разлучённые,
В горьком странствии своём
Пьем мы только кипячёную,
На чужих вокзалах пьём.
Было нам в то время грозное
Чем залить свою тоску.
Эх ты, царство паровозное!
Сколько хочешь кипятку.
Погодите-ка, товарные!
Пей, бригада, кипяток.
Пропустите санитарные
Эшелоны на восток.
Погодите, пассажирские!
Сядьте, дети, на траву.
Воевать полки сибирские
Мчат курьерским под Москву,
Командиры осторожные
Маскировку навели.
Эх, берёзоньки таёжные,
Далеко ж вас увезли.
Паровоз рванет и тронется,
И вагоны полетят.
А берёзки как на Троицу,
Как на избах шелестят.
1981
СТОРОЖ МАХАЛЛИ
Был он стражем твоим, махалля,
Всем, кто жили в квартале, известным.
День и ночь он давал круголя
По твоим переулочкам тесным.
Иногда отдыхал в чайхане,
Там, где радио вечно звучало,
И на тёх языках о войне
Вслед за пеньем восточным вещало.
За углом зеленел водоём
И чинара над ним вековая.
В старый город и в глиняный дом
Загнала нас война мировая.
За учтивость того старика
Звали женщины-беженки Рыцарь.
Комплиментам с его языка
Всё слетать бы, как пчёлам роиться.
Уделял от своих он щедрот
Нам, голодным, кусочки и крохи
Тех пиров, без которых народ
Не живёт ни в какие эпохи.
Собирал их на праздниках он,
На семейных, советских, восточных,
В дни рождений в дни похорон,
Да всё больше военных, заочных.
Старый Рыцарь обходит квартал.
Кроши хлебав цветастой тряпице.
Он их в мирные дни подбирал,
Чтобы их поклевали бы птицы.
1981
* * *
А как мы фронту помогали?
Что тут ответить? Мы пахали.
А кто поменьше, те пололи
В сибирском ли, в узбекском поле.
Земной вам поклон, сорняки,
Цепкие корешки.
Поле без нас не скучало.
Поле без нас одичало.
Жизни слепая сила
Над ним сорняки возносила,
Диким взошла урожаем,
Который мы уничтожаем,
Розовый лёсс обнажаем.
Аза нами тянутся робко
Красноногие кустики хлопка,
Благородные, чуть живые
И увиденные впервые.
1982
* * *
След скарабея на бархане
Напомнил мне узор на ткани,
Как будто вышила рука
Волну и точки – след жука.
1982
* * *
В туркменском городе перед оправкой
В пески (я их увижу в первый раз)
В дворовом винограднике, под сводом,
Где, поспевая, свешивались гроздья,
Сидим мы на казённых раскладушках
И выясняем, что такое счастье,
В чём жизни смысл, в чём цель её. Ну, словом,
Важнейшие вопросы бытия.
Нам ясно, что вовеки в одиночку
Никто таких вопросов не решит.
В конечном счёте должен их решить
Весь род людской во всём своём составе,
Единогласно и единодушно.
Ведь если я решил, в чём жизни цель,
То люди, не согласные со мною,
Покажутся врагами, дураками,
Иль жертвами печальных заблуждений.
Навязывай им истину! Дерись!
…Ура! Машины прибыли! Отложим
Решение загадок бытия!
1982
МАЛИНА
А начнём мы сказ да про двух друзей,
Как пошли они в бор за малиною.
А и было им да по десять лет,
Что по десять лет с половиною.
От малинничка да к малинничку
Пробирались они помаленечку.
Добрым молодцам приключения
Слаще всякого угощения.
Ах, малина, ягода-малина!
Ты куда мальчишек заманила?
Заманила на большак булыжный.
От него до дома путь не ближний.
Если бы они проголодались,
То назад вернуться б догадались.
Но они малиной сыты были
И вперёд пойти они решили.
А покуда молодцы гуляли,
Матери друг друга разыскали.
Познакомились. Разговорились.
До скончанья века подружились.
1982
* * *
Белые цветы рябины,
Гроздья красные рябины.
Между тем и этим лето
Пролетит, как миг единый.
1982
ДОМ У КОЛОДЦА
Жил я в раннем детстве в доме у колодца.
Ждал, когда ведёрко у кого сорвётся.
И тогда соседи к нас стучали в сени,
Где в углу под лавкой их ждало спасенье.
Выходила мама и весьма любезно
Им вручала «кошку» с лапою железной.
Три железных когтя и в ушке верёвка.
Всех соседей «кошка» выручала ловко.
Шлёпалась в колодец, шарила, искала
И ведро за дужку лихо поднимала.
И соседи «кошку» возвращали маме
И на нас глядели добрыми глазами.
Всяк меня заметит, всяк мне улыбнётся.
Весело живется в доме у колодца.
1982
ДЕНЬГИ В ДЕТСТВЕ
Деньги и в детстве приятно иметь,
Особенно медь,
Чтоб ею греметь.
Пальцами раскрутишь пятачок,
Станет он вертеться, как волчок,
Спляшет на столе и на полу.
А зимой прижмёшь его к стеклу,
К белому,
Совсем заиндевелому, –
Тут же от тепла твоей руки
На стекле проступят пятаки,
И сквозь круглое окошечко в стекле
Будет видно, что творится на земле.
А выбрать колеблешься то или это,
Орёл или решка – взлетает монета,
И с помощью денег решаешь судьбу
По цифре нарядной или по гербу.
Синяк объявился – приложим пятак.
Нет, деньги и в детстве – совсем не пустяк.
1982
ГУЛЯЕВ
Ивану Киуру
Пожалел меня Гуляев, что я стану стариком,
Будто сам-то он сумеет этой доли избежать.
Научил, когда и сколько нужно спать, ходить пешком,
Как в обед не наедаться и по правилам дышать.
Судьбы взрослых ткут подростки,
И была моя судьба
Решена на перекрестке
У фонарного столба.
Не любил я самураев, но приятель их любил
За приемы джиу-джитсу и приемы карате.
Чтоб рука стальною стала, он ребром ладони бил
По столу, по школьной парте и по каменной плите,
По столбам и по ступеням,
По деревьям на пути.
«Силу, – он сказал, – терпеньем
Должен ты приобрести».
Ах, какими молодцами будем мы за шестьдесят
Оттого, что мудрецами стали мы в тринадцать лет.
Жаль, не скоро мы увидим драгоценный результат
Этих длительных прогулок и спасительных бесед.
Пожалел меня Гуляев,
Что я стану стариком:
«Избегай, – сказал, – трамваев,
Не ленись ходить пешком!»
1982
О СПЛЕТНЕ
Когда конец приходит сплетне?
Когда встречаются последний,
Кто эту сплетню говорит,
И первый, кто не повторит.
1982
* * *
Утро. Стол под кряжистым стволом.
Старый дуб, поведай о былом!
С листьев капли хлынули на стол.
Дуб поведал: «Ночью дождь прошёл».
1983
У КАЛИТКИ
Весеннее утро, а я, как влюблённый,
Стою у калитки и жду почтальона.
Я в луже весенней и в зимнем пальто
Стою, хоть мне писем не пишет никто.
Зато я – читатель, прилежный и пылкий,
Давнишний подписчик «Чижа» и «Мурзилки»,
Что письма? Они только взрослым нужны,
На них только яркие марки важны.
Их пишут солидные дяди и тёти,
Стихов и рисунков вы в них не найдёте.
Вот номер «Мурзилки». Смотрите, каков!
Мне пишут Чуковский, Маршак, Михалков!
1983
ДОКЛАДЧИК
Виват!
Я делаю доклад!
Он длинноват
И скучноват.
Но остальные выступленья,
Пусть даже мы услышим гения,
Всё это будут только прения.
А я? Я делаю доклад.
1983
СКРИЖАЛЬ ПОЗНАНЬЯ
Скрижаль познанья, классная доска!
И целых десять лет по той скрижали
Рисунки, цифры и слова бежали.
И чья-нибудь стирала их рука.
Налево – окна чуть не во всю стену.
Направо – дверь, как будто вход на сцену.
А позади? Но ты гляди вперёд.
Не вздумай оглянуться. Попадёт!
1983
НАЧИНАЮЩИМ
Не льните, милые, к элите
И перед нею не юлите.
1983
* * *
Мой хитрый друг благоразумно ждёт,
Когда обида у меня пройдёт.
Со временем душа переболит,
Но время и от дружбы исцелит.
А если б он пришёл сюда сейчас,
То не было б друзей счастливей нас!
1983
ПЕРЕЛОМНЫЙ ВОЗРАСТ
Молодой моряк вселенной…
Валерий Брюсов
Наш буйный век жесток и жёсток,
Мечтами полон и жульём,
Как будто сотворил подросток
Тот мир, в котором мы живём.
Как будто вырвавшись от мамы,
Как одуревшие сынки,
Готовят к драке кулаки
И президенты, и имамы
(Хотя они и старики),
И ибрагимы, и абрамы,
И правые, и леваки.
И, как подросток, ищет порно
Тот, кто женат давным-давно.
Сперва эскизики в уборной,
Потом секс-лавки и кино.
И сколько мыслей – столько бредней,
Побед отважных, страшных бед.
О Человек! Твой возраст средний –
Четырнадцать-пятнадцать лет.
(Тинэйджер – скажут англичане.)
Ты помышляешь о романе
С цивилизацией иной,
Любовью чистой и женой,
И видишь в ней уже заране
Нездешний разум, внеземной.
Разумны инопланетяне,
А ты чего такой шальной?
В земле, в преданиях священных,
Как неразгаданный привет
От обитаемых вселенных,
Ты всё пришельцев ищешь след.
И до забот обыкновенных,
Простых расходов, не военных,
Тебе порой и дела нет.
Марс блещет красной фарой алой.
О, пыльный край промёрзших скал!
Когда бы там нашлись каналы,
То ты уже туда б слетал,
Металл на войны б не метал.
Мать мало ценят в эти годы.
Не скорби видят в ней черты,
А той, привычной доброты.
Успеха ради, ради моды
Терпенье матери-природы
Всё чаще истощаешь ты.
А дома мусор, дым, отходы,
Пыль, грязь, не политы цветы.
Так что же? Разнесём планету?
Отравим воды наших рек?
Друг друга превратим в калек?
Что можешь ты сказать на это,
Стократ воспетый и отпетый,
С заглавной буквы Человек?
1983
КОРЕНЬ ЗЛА
Чем злодейства свои оправдает злодей?
Тем, что он не считает людей за людей.
Не считает, и точка. Но всё его скотство
От того, что он чувствует их превосходство.
1983
СТРАШНЫЙ СОН
Родители ушли. Братишка спит.
И свет в соседней комнате горит.
Страшнее засыпать, когда темно.
Но страшный сон я вижу всё равно.
Мне снится: брат мой плещется в тазу,
И друг шаги по лестнице внизу.
Разбойники!.. Что делать нам одним?
Смеясь, малыш ручонки тянет к ним.
Доверчиво ручонки тянет он.
Какое счастье! Только это сон.
Окно. Рассвет над складом дровяным.
Живые сосны, синие, как дым…
И страх стряхнуть я сразу не могу,
И на кровать к родителям бегу.
Как сладко засыпать в лучах зари!
…А сон мой сбылся года через три.
И самый дом, где снился страшный сон,
Снарядом без пощады разнесён.
1983
НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ С ОТЦОМ
Детское время тесным сделалось для меня.
Мало мне долгого утра, длинного детского дня.
Спит в соседней кровати десятилетний брат.
И я ложусь по привычке, но мысли мои не спят.
Свет от настольной лампы, как золотой половик,
Из папиного кабинета в комнату к нам проник.
Отец не споёт колыбельной, как пел её малышу,
Но непременно ответит на всё, о чём ни спрошу.
– Пап, а ты когда-нибудь ругался матом?
– Однажды в жизни, – хмурится отец, –
Году примерно но в девятьсот десятом,
В пятнадцать лет, когда на смех ребятам
Меня в канаву сбросил жеребец.
– А как же перестал ты верить в Бога?
Он и об этом рассказал немного.
И до сих пор передо мной встаёт
Тот допотопный, тот окопный год.
Хоронили немцы генерала
На войне, на первой мировой.
Траурная музыка играла
На передовой.
…Чуден этот голос запредельный,
Дивен Божий свет….
Прапорщик нащупал крест нательный:
«Если вновь раздастся свист шрапнельный,
Если вновь начнётся бой смертельный?
Что же?.. Бога нет?»
Свет от настольной лампы, как половик золотой.
Там что-то читает и пишет боготступник святой.
1983
СКАЛЫ И ОБЛАКА
1
Облака похожи на скалы,
Скалы – на облака.
Только скалы
Меняются мало.
Чтобы растаять, нужны века.
2
Я по сравненью с облаком – скала.
За мною
Бесконечное былое.
Я – облако в сравненьи со скалою.
Как жизнь моя мала!
3
Время течёт неслышно.
А вдруг оно неподвижно,
И скользят по нему, обдирая бока,
Люди, скалы и облака?
1983
УПУЩЕННАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ
А вдруг переселенье душ –
Совсем уж не такая чушь,
И некто в виде птицы киви
Почувствует себя счастливей?
Исчезни вид, и в эту птицу
Никто не перевоплотится.
1983
ПАМЯТИ Т. И. АЛЕКСАНДРОВОЙ
1
Заглядывать вперёд, – ты пошутила, –
Мы слишком далеко не будем, чтоб
Случайно не увидеть хвост кобылы,
На кладбище везущей чей-то гроб».
Старинной шутке мы смеялись оба.
«Любовь до гроба!» – каждый повторял.
Любила ты и я любил до гроба,
До гроба, над которым я стоял.
2
Розы в блеске морозного дня.
У могилы стою на ветру.
И впервые утешит меня
Мысль о том, что я тоже умру.
3
Моя любовь тебя пережила…
Любовь ли? Век горюй и плечи горбь.
Любовь была светла и весела.
А это – боль утраты. Это – скорбь.
4
Работай! И сразу кто умерли – живы,
И завтрашним счастьем набиты архивы.
Живые черты и живые мечты.
Чуковский и Гёте, Джейн Остин и ты.
Ни рукопожатий, ни встреч, ни объятий, –
Всего, что могло бы отвлечь от занятий.
5
Надпись на книге
Пылкость мыслей, истина чувств.
К ним вернёшься не раз и не два.
В них дыханье умерших уст
Сохранили живые слова.
И когда их читаю вслух
Выдыхая, вдыхая, дыша,
Вновь со мной этот гордый дух
И весёлая эта душа.
1984–1986
ДЕТИ И ЦВЕТЫ
Лоле Звонарёвой
Как нарисовать портрет ребёнка?
Раз! – и убежит домой девчонка,
И сидеть мальчишке надоест.
Но художник, кисть макая в краски,
Малышам рассказывает сказки,
И они не трогаются с мест.
Как нарисовать портрет цветка?
Он не убежит наверняка,
А художник рвать его не станет.
Пусть цветок растёт себе, не вянет,
Пусть попляшет он от ветерка,
Подождёт шмеля иль мотылька
И на солнце, не мигая, глянет.
1984
ОТЦОВСКИЙ ПОДАРОК
Он на выставке был, где цветы и фонтаны
В павильоне узорчатом Узбекистана.
Желтоватый цветок положил он в альбом
И анютины глазки из Ясной Поляны
Меж страницами лучшего в мире романа
Засушил он на память о нашем Толстом.
Не сломались они… И не выцвели краски
У бесплотных растений, подобных месте.
И хлопчатника цвет, и анютины глазки,
Как рисунок сияли на белом листе.
И как будто отец мой предсказывал ими
И раскопки мои, и пески, и хребты,
И на книжных обложках сыновнее имя,
И тебя, что всю жизнь рисовала цветы.
1984
УТРЕННИК В ТРИДЦАТЫХ
Никаким пианистам, никаким баянистам
Не поспеть за таким голосистым солистом.
Те же песни, какие поёт мой отец,
Я пою для детей. Мне из зала кричат: «Молодец!»
Как печально отец мой поёт о гражданской войне.
И как весело петь эти песни геройские мне.
Лет пятнадцать прошло, как мой папа вернулся с войны.
…Я – Чапаев. Мой штаб – тут, за клубом, в кустах бузины.
1984
ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР ВОЙНЫ
Шёл первый вечер, быть может, последней войны.
Как на поминках, едим со слезами блины.
Долго сидим, и едим, и глядим на отца.
Тихо, так тихо, что слышно, как бьются сердца.
Сладок чаёк, да на лицах печали печать.
Что ж не приходит рассыльный повестку вручать?
Может, и с этой, как с первой войны мировой
Или с гражданской, отец возвратится живой.
Нитки. Иголка. Опасная бритва. Блокнот.
Сборы и вправду недолги в далекий поход.
Выйдет пехота планету спасать и страну.
Как на работу, собрался отец на войну.
1984
ПРОЩАНИЕ
На ветке железнодорóжной
У оружейных склáдов
Поспешно формировался
Секретнейший эшелон.
Но не было в тех вагонах
Ни пушек, ни снарядов,
А были одни пожитки
Солдатских детей и жён.
У старшего лейтенанта
Петлицы с тремя «кубарями».
У старшего лейтенанта
Двое детей и жена.
За оружейным складом
Отец прощается с нами.
Ему на войну не ехать.
Сама явилась война.
У старшего лейтенанта
С женой разговор бесконечный.
Звучит последняя просьба:
«Себя и детей сбереги!»
Последний уют семейный…
Мы дремлем почти беспечно.
Ведь с нами мама и папа,
И нам не страшны враги.
И я под отцовским взглядом
При свете зари проснулся.
Отец мой уже уходит,
Хотя стоит эшелон.
Вдоль ветки железнодорожной
Прошёл и не обернулся.
А если бы оглянулся,
С войны б не вернулся он.
1984
КНИЖНЫЙ МАГАЗИН
Денег мало в семье. Но зато в полутьме магазина
Книжек хоть отбавляй
«Мойдодыр», «Гулливер», «Буратино» –
Книжный рай!
Вот бы нынешних нас да к былому прилавку,
Мы б такую устроили давку.
А бывало, один я на весь магазин
И прекрасные книги листаю один.
Только делаю вид, что листаю,
А на самом-то деле читаю.
Кто-то молча из рук моих книжку возьмёт
И посмотрит, какая цена,
И любимую сказку мою унесёт.
Пусть уносит. Она прочтена!
1984
ВЕРБЛЮД НАД ПАРОМ
О прекрасная моя марка Эритреи:
Отдыхающий верблюд с лебединой шеей.
Как ни странно, но у стран у колониальных
Марок не было тогда скучных и печальных.
Взрослый жаждет новостей, мальчик ждёт подарка.
Значит, взрослому – письмо, а мальчишке – марка.
Что всего дороже нам, то даётся даром.
И конверт с верблюдом сам я держал над паром.
Так и жил бы тот верблюд у меня в альбоме,
Только дома мой альбом и фашисты в доме.
Я же в санпропускнике моюсь в Туркестане.
Марки лучшие лежат, словно клад, в кармане.
Вшей в одёжках у детей паром жгут горячим.
С ними сгинет и верблюд. Что ж, мы не заплачем.
1984
МЕЦЕНАТ СОРОК ПЕРВОГО
Один из них в Ташкенте жил,
Другой приехал из Калуги.
Всё было разное у них,
И только бабушка – одна.
Из писем бабушки своей
Кузены знали друг о друге,
А в сорок первом их свела
Отечественная война.
Рассказывает младший брат
Про затемненья и тревоги,
Как с «юнкерсом», таким большим,
Сражался юркий «ястребок»,
Как через город шли стада…
А старший брат, ценитель строгий,
Твердит: «Ты это запиши!
Ведь у тебя прекрасный слог!»
И горько плачет младший брат,
Услышав горестную сводку.
Он помнит «мессершмиттов» гул
И резкость воинских команд.
А старший на него глядит,
Глядит, как на свою находку,
И радуется, что открыл –
А что вы думали? – талант.
1984
СИРОТСКАЯ ЗИМА
В каком это году? Быть может, в сорок третьем.
Я чистый этот снег увидел или встретил?
Натан Злотников
По нетающему снегу, по блистающему льду,
Как по детству, как по счастью, тосковал я в том году.
Горный ветер, южный город, птицам северным приют
Как бы к голоду да холод, я б, наверно, умер тут.
Бел декабрь без снегопада, без мороза Новый год.
И зима была сиротской во спасение сирот.
В башмачишках из брезента, в тюбетеечке пройду
По военному Ташкенту в наступающем году.
Вспомню ёлки да берёзы, попирая и браня
Ту, без снега и мороза, зиму, спасшую меня.
1984
ПРОГУЛКИ С ЧУКОВСКИМ
Мне четырнадцать лет, а ему шестьдесят.
Он огромен и сед, и румян, и носат.
Он о сыне скорбит, я грущу без отца.
Май цветет. А войне все не видно конца.
Осторожно мою он решает судьбу
И тревожно глядит на мою худобу.
Завтра утром меня он помчится спасать.
А пока он покажет, как надо писать,
И прочтёт мне стихи, что великий поэт
Сочинил про любовь двадцати семи лет,
Вспомнит то, что меня ещё ждёт впереди.
О поэзия! Души людей береди,
Чтоб нашли в тебе силы и общий язык
Этот хилый мальчишка и крепкий старик.
1984
ТАШКЕНТСКИЙ АДРЕС
«Улица Лабзáк. Проезд Уйчи».
– Слушай, мальчик! Письма получи! –
Письма от одних от калужан
Шлют мне фронт, Сибирь и Казахстан.
Только из Калуги ни листка:
Там стоят фашистские войска.
Я уехал первым. Я – связной
У семей, развеянных войной.
В тыл глубокий и в жестокий бой
Адрес мой везли они с собой.
И хранился он, как талисман,
У больших и малых калужан.
С помощью бумаги и пера
Можно много совершить добра.
Листик треугольником сверну
И детей родителям верну.
1984
* * *
Мы измаялись в разлуке –
Год как с фронта писем нет.
Есть контора в Бузулуке,
Дашь запрос – пришлют ответ.
И ответ чудесный, внятный
Получаем наконец.
Вертим, вертим бланк печатный
На казённый образец…
В списках раненых и павших,
В списках без вести пропавших
Наш не значится отец.
И другие сны нам с братом
Снится начали с тех пор:
Автомат под маскхалатом,
Партизанский бор, костёр…
И – в каком-то там спецхране,
Что шпиону не прочесть,
Список тех, кто жив, кто ранен,
Про кого доходит весть.
1984
СЛЕД В ЛЕСУ
Меркнет за ёлками свет
Долгого летнего дня.
Свежепроложенный след
Пó лесу водит меня.
Кто ты, чудак-пешеход?
Лес почернел и притих.
След твой не к людям ведёт.
След твой уводит от них.
Радио слышно вон там.
Тут электричка трубит.
След по болотным местам
В чахлой чащобе пробит.
В луже – разгадка:
Два отпечатка
Круглых лосиных копыт.
1984
* * *
Согласованы заранее
Выступления и решения,
И поэтому собрания
Стали много совершеннее.
1984
* * *
Спросишь малышей: «Вопросы есть?» –
И ручонок поднятых не счесть.
Спросишь старшеклассников – таятся,
Глупыми боятся показаться.
Но вопросов глупых нет.
Глупым может быть ответ.
1984
ЧИСТЯТ ПРУД
Спустили пруд. Не стало рыб,
Ни ряски, ни стрекоз, ни тины,
Ни отражённой той картины
С листвой и небом. У плотины
Как будто целый мир погиб.
И вновь свои изгибы вьёт
Былой ручей на месте пруда,
Из-под своих же тёмных вод
Возникший, будто из-под спуда.
<Сб. «Идя из школы», 1983>