Письменность острова Пасхи
Остров тайн
Остров Пасхи или Рапануи… Стоит только назвать имя островка, одиноко затерянного в Тихом океане, как тут же на язык просится заманчивое слово «тайна».
Что сделало этот остров столь «таинственным»? Прежде всего взор и воображение европейцев поразили гигантские статуи, которые высились и лежали на земле вдоль побережья острова и внутри и снаружи кратера Рано-Рараку. Там были найдены каменоломни — мастерские скульпторов.
Особой посадкой чуть поднятой головы, с выпяченными сжатыми губами и глубокими пустыми глазницами гигантские «моаи маенга» напоминают величавых слепцов. Не видно глаз, плотно сомкнуты губы… Недаром эти статуи обычно связывают с погребальным культом. Навеки слепые и немые исполины, каждый из которых носил особое имя, они как бы противостоят своим безыменным живым создателям, обладавшим острым глазом и необычайно звучным языком поэтических легенд, песен и сказок. Только огромные, удлиненные книзу уши гигантов как бы прислушиваются ко всему, пытаясь уловить давным-давно отзвучавшие почтительно-торжественные песнопения.
Статуи поражали не только своим обликом, но и весом и величиной.
Как же они были изготовлены, доставлены на место и установлены? Кто, когда и по какой причине мог отдавать столько времени и сил артистическому увлечению монументальной скульптурой? Само небольшое население острова, не знавшее ни металла, ни ткацкого станка, ни глиняной посуды, ни домашнего скота, ни даже лука и стрел, обычно в расчет не принималось. Известно было только, что уже в XVIII веке между двумя посещениями европейских кораблей население острова нашло в себе силы для того, чтобы свергнуть священные изваяния, с таким трудом изготовленные, доставленные на место и установленные и с такой верой почитаемые. И это происшествие тоже стало одной из тайн острова Пасхи.
Другая тайна из тайн Рапануи — это строчки знаков на дощечках «кохау ронго-ронго», что означает «говорящее дерево». На остальных островах Полинезии письменности не обнаружено. Письменность и монументальная скульптура не вязались с первобытными орудиями труда.
Тайна за тайной, как волна за волной, бились о берега острова Пасхи. Тайна за тайной широкими кругами расходились от этих берегов.
Где тайны, там и сенсации. Ведь можно разгадывать тайны, а можно и просто гадать над ними. От этого они становятся еще таинственней, а сенсации еще грандиозней. Работа ученых, пытавшихся разгадывать тайны, обычно особых сенсаций не вызывала, не то что иные «смелые» теории.
Их авторам было трудно примириться с мыслью, что «туземцы», «дикари», первобытные люди могли сами привезти на Рапануи мастерство ваятелей и развить его, что они сами и для собственных нужд могли изобрести письменность, что их относительно высокий общественный строй можно объяснить необычными условиями их самостоятельного развития.
Жители острова Пасхи считались слишком ленивыми, слабыми и малочисленными, для того чтобы создавать и устанавливать гигантские статуи, и слишком тупыми для изобретения письменности. В крайнем случае они только пользовались навыками, приобретенными у представителей высшей культуры или же высшей, то есть «белой», расы, как настаивали некоторые ученые. Разумеется, такая культура должна быть, по возможности, древней. Это и таинственней и дальше от «ленивых дикарей».
Вот и начали искать, какому же народу приписать выдающиеся достижения полинезийской культуры. Эти поиски уводили ученых все дальше и дальше от острова Пасхи и реальных дат его истории — на берега Инда, Евфрата и даже Нила, во второе тысячелетие до нашей эры, хотя остров Пасхи, по мнению его основных исследователей, был заселен около XII века нашей эры.
Тур Хейердал, основываясь на изучении радиоактивности древних углей, найденных при недавних раскопках, относит это событие к началу V века.
Эти поиски чуть было не привели к Атлантиде, потому что нет ничего проще, чем «объяснить» тайну другой тайной, заменив икс игреком. Однако Рапануи как-никак находится в Тихом океане. И вот в Тихом океане появилась Пацифида. У мифа об Атлантиде — древнее происхождение, у другого мифа — почти современное. Лучшим «знатоком» неведомой Пацифиды был англичанин Макмиллан Браун. Остров Пасхи, по его теории, — часть утонувшего материка. Культуру острова создала «высшая раса», населявшая Пацифиду. «Тайна» острова Пасхи стала частью сенсационной «тайны» материка, ушедшего на дно океана.
Однажды любители сенсаций «утопили» и самый остров Пасхи. Это произошло в 1922 году, после большого землетрясения в Чили. Лекции и статьи на тему «Исчезнувший остров» произвели на публику ошеломляющее впечатление. «Таинственный остров» утонул. На поверхности оставалась только тайна. Тайна в чистом виде. Тайна как таковая, абсолютная и на этот раз уж действительно глубокая… Слух рассеялся, а с островом Пасхи, как пишет популяризатор Шульце-Мезье, «случилось то, что было с лицами, известие о смерти которых не оправдалось, а именно — интерес к нему возрос».
В этом смысле сенсации, пожалуй, полезны.
Тайна Васильевского острова
Я мог бы рассказать о многих, не менее правдоподобных «решениях» загадок острова Пасхи. Но мне не хочется поддерживать обывательское представление, что гуманитарные науки, такие, как этнография или археология, бессильны по сравнению с точными и что их с величайшей легкостью можно «обогащать» любой произвольной «гипотезой».
Считается, что общественные науки могут и должны стать такими же точными, как и естественные. Это относится и к «тайнам» острова Пасхи. Исследователи острова накопили немало точных фактов, на которые можно опереться.
В практическую работу по изучению истории и этнографии острова Пасхи включились советские ученые. Они начали с «говорящего дерева». И оказалось, что дерево действительно может заговорить.
…Перенесемся с острова Пасхи на Васильевский остров в Ленинграде.
— Вам куда? — спросила меня дежурная при входе в Институт этнографии имени Миклухо-Маклая.
— В сектор Америки, Австралии и Океании.
Австралия и Океания в конце, на третьем этаже.
Америка — рядом. Первая дверь направо.
И я направился в Америку.
Небольшая сводчатая комната. Два огромных окна с видом на замерзшую Неву, Дворцовый мост, угол Зимнего дворца и один из корпусов Адмиралтейства. Сам институт вместе с Музеем антропологии и этнографии помещается в здании петровской кунсткамеры.
Сейчас в институте работает группа по изданию текстов острова Пасхи (Corpus Inscriptionum Rapanuicarum). Группа трудится по плану, одобренному дирекцией. Тайна и группа, тайна и план, тайна и дирекция какие несозвучные слова!
…День пасмурный, но в комнатах светло. Книги. Ящики картотеки. Столы с книгами, словарями, рукописями, со слепками и фотографиями дощечек «говорящего дерева». Над столами склонились сотрудники группы. А вот столик, на котором под зелеными томами старой энциклопедии лежат, как под прессом, снимки дощечек, только что принесенные фотографом.
Комната похожа на читальню. Но все, кто читает, пишет и напрягает зрение над еле видными на слепках и не всегда отчетливых фотографиях значками рапануйской письменности, заняты одним делом. Иногда они обмениваются вполголоса несколькими словами. Чуткая тишина читального зала и напряжение лаборатории или конструкторского бюро. Здесь идет точная работа.
Работой руководят этнограф-океанист Николай Александрович Бутинов и американист Юрий Валентинович Кнорозов. Кнорозов известен тем, что он раскрыл письмо майя — доколумбовских индейцев, создавших высокую культуру. Он раскрыл эту тайну с помощью разработанной им теории письма.
Кнорозов продолжал заниматься письменностью майя, когда к нему пришел Бутинов с пачкой фотографий «говорящего дерева» и другими материалами для работы.
— Может, поработаете над этим? Для нас, океанистов, это очень важно.
Кнорозов взял с собой фотографии и заметки и через некоторое время сообщил Бутинову следующее:
— Один я этим заниматься не буду. Если не согласитесь принять участие в работе, то я возвращу вам все ваши материалы.
Ученые начали работать вместе. Они так много дали друг другу и так умело организовали свою работу, что уже через пять месяцев могли доложить Всесоюзному совещанию этнографов о ее результатах. Их доклад под названием «Предварительное сообщение об изучении письменности острова Пасхи» был напечатан в журнале «Советская этнография». Вскоре его перепечатали в Аргентине и новозеландском «Журнале полинезийского общества». Это была первая работа русских и наших ученых, изданная в самой Полинезии. Французский ученый Альфред Метро, выдающийся исследователь острова Пасхи, сразу же включил сведения о работе наших ученых в свою книгу «Цивилизация каменного века на Тихом океане», готовую к выходу в свет.
Началась оживленная переписка с чилийскими, французскими, немецкими, канадскими, норвежскими учеными, обмен мнениями, статьями и книгами. Боливийский археолог и этнограф Ибарра Грассо, открывший древнеперуанское письмо, в предисловии к аргентинскому изданию статьи Бутинова и Кнорозова мог с полной уверенностью написать, что теперь «в этой столь долго обсуждавшейся тайне письма острова Пасхи мы не видим никакой трудной проблемы; над ней не работали серьезно, и, более того, те немногие, кто пытался что-либо сделать, не имели ясного представления, что это иероглифическое письмо, и поэтому потерпели неудачу. Сейчас исследователи из СССР, работу которых мы перепечатываем, начали серьезное исследование этой письменности, имея точное представление о том, что это иероглифическое письмо».
«Получение окончательных результатов на этом пути, — заключает Ибарра Грассо, — не более чем вопрос времени».
Итак, «тайна» наших ученых — в серьезной работе и в понимании того, с чем они имеют дело.
— Но все-таки прочли они дощечки или нет?
— Нет, не прочли.
— Значит, расшифровкой занимается группа?
— Нет, группа только готовит издание иероглифических текстов острова Пасхи.
— Какие-нибудь новые тексты?
— Нисколько. Все они уже изданы в различных книгах и журналах.
— Что ж тут особенного? Взять и перепечатать все дощечки в одной книге.
— Как будто ничего особенного. Но до сих пор это не было сделано. А это необходимо для изучения текстов. Впрочем, ученые не просто перепечатывают тексты. Они располагают их в привычном для европейца виде: строки идут слева направо, а непрерывный текст дощечек будет в книге разбит на отдельные слова и фразы.
— Разбить на отдельные слова, не прочитав самого текста? Это интересно, но зачем это нужно? Не проще ли было бы попросить самих рапануйцев прочесть свои дощечки? Ведь это, пожалуй, самый легкий путь.
Но самый легкий пусть оказался необычайно трудным.
Меторо Танауре учит грамоте епископа Жоссана
В кабинете Америки господствуют книги. Книги живут. Они переложены закладками. Они кочуют с полок на столы, из Америки в Океанию и обратно. Впечатление такое, что каждый сотрудник может с закрытыми глазами достать любую книжку или поставить ее на место. Нужные для дела книги по острову Пасхи занимают всего лишь одну полку. Это очень много для крохотного островка. Через книги советские ученые как бы видят и осязают остров Пасхи и различные времена его истории.
Итак, нас интересует, как спрашивали самих островитян про их тайны и что те отвечали. Увы! Спрашивать начали слишком поздно!
В 1862 году, за два года до того, как ученые узнали о дощечках «говорящего дерева», работорговцы опустошили остров Пасхи, захватив почти всех жителей и послав их грузить сырье для добычи селитры. Те немногие, кому удалось вернуться домой, привезли на остров оспу и чахотку. Население стало вымирать.
В 1864 году на острове появились миссионеры. Обращенные в христианство «язычники», боясь кары господней, начали сжигать дощечки, тем более что на безлесном острове не хватало топлива. Миссионеры их не останавливали, а, наоборот, поощряли. Уцелевшие знатоки письма предпочли утаить свои запретные знания. Ведь «кохау ронго-ронго» — «говорящее дерево» было связано с культом их прежних развенчанных богов. Некоторые рапануйцы покидали свой злосчастный остров.
В 1886 году на Рапануи оставалось всего лишь около ста пятидесяти человек. Около двадцати дощечек, рассеянных по всему миру, и полтораста человек, запуганных, ошеломленных бедами, свалившимися на их голову, и, разумеется, не склонных доверять европейцам, — вот при каких «исходных данных» ученые начали заниматься тайной «говорящего дерева».
Вернемся к нашей книжной полке. Тоненькая книжка, изданная в прошлом веке. Тепано Жоссан, «Остров Пасхи». Ее автор — католический епископ острова Таити. Жоссан никогда не был на острове Пасхи. Он расспрашивал переселенцев с острова Рапануи, и в книге появились краткие сведения о каменных гигантах — «моаи маенга», о деревянной скульптуре, впервые в ней напечатана генеалогия — список «королей», начиная с Хоту Матуа — легендарного открывателя острова.
Жоссан первым понял значение дощечек. Он стал их собирать. Однажды он упросил рапануйца Меторо Танауре прочесть дощечку — Аруку Куренга.
«Торжественный момент наступил. Я вложил одну из моих дощечек в руки Меторо. Он ее повернул, перевернул, нашел начало текста и запел. Нижнюю строку он пропел слева направо. Дойдя до ее конца, он запел справа налево следующую, верхнюю строчку, третью он пел слева направо, четвертую — справа налево, точно так же, как водят пашущих быков. Дойдя до последней, самой верхней строчки, он перешел с лицевой стороны дощечки на ближайшую строчку ее обратной стороны и стал спускаться таким же образом, как быки, бороздящие склоны холма, они начинают пахать снизу, а кончают тоже внизу, но только на противоположном склоне.
Чтец, прочитав строку, волен перевернуть дощечку, если он не умеет читать перевернутые знаки».
Сплошной текст, который читается то сверху вниз, то снизу вверх, то слева направо, то справа налево, причем после каждой строчки нужно поворачивать дощечку вверх ногами — как это странно, как непривычно для нашего глаза! Но этот способ (бустрофедон) по-своему естествен. Именно так до сих пор пишутся строки борозд на страницах пашен. По-своему удобны и перевернутые строки — читателю труднее перескочить через строку.
Оставалось только записать то, что пропел Меторо, и письмо острова Пасхи было бы расшифровано. Но Меторо не успел кончить «начальную школу» письма. Он только знал, как поют текст, и был знаком с «азбукой», но не умел читать. Правда, и знание азбуки было серьезным делом. Ведь в рапануйской азбуке более трехсот знаков.
И все-таки Жоссан дал Меторо новую дощечку и попросил объяснить, что на ней написано. Меторо объяснил примерно так: «Это ребенок. А это акула… Нога… Рука… Звезда… Волна… Стрекоза… Человек, вызывающий ветер. Он находится на небе… Два рта, которые едят…» А Жоссан записывал полинезийские слова латинскими буквами.
Ученые много раз обращались к тому действительно «торжественному моменту», когда Меторо объяснял, а Жоссан записывал. Некоторые даже думали, что это и есть настоящий текст. А ведь на самом деле Меторо «читал» так же, как ученики старинной русской школы: «Добро-он-живете-добро-ерь».
С помощью Меторо Жоссан составил рапануйскую азбуку. Он выписал отдельно каждый знак и дал рядом с ним его название и французский перевод.
Жоссан плохо понимал рапануйский язык, и добросовестный Меторо, чтобы ему помочь, некоторые знаки называл по-таитянски (не подозревая, что этим запутывает будущих исследователей). Так был составлен знаменитый каталог Жоссана. Наши ученые называют его каталогом Меторо — Жоссана. Ведь они оба сделали для науки все, что могли.
Каталог Меторо — Жоссана единственный в своем роде источник для изучения «говорящего дерева». Каждый знак выделен из общего текста, назван и описан.
К сожалению, Жоссан не сумел определить, какого рода письмо он изучает. По толкованию Меторо, каждому знаку соответствует одно или несколько слов. Но из этих слов не получалось никакого связного текста. Многие ученые пытались осмыслить чтения Меторо, полагая, что в рапануйском письме записывались только некоторые слова, а остальные подразумевались. Никто не предполагал, что, наоборот, знак может передавать часть слова, отдельные слоги или звуки. Поясним это на понятном нам примере. Предположим, что слово «человек» записано двумя знаками. Один из них читается «чело» (лоб), а другой «век» (столетие). Если расшифровщик видит в них два самостоятельных знака, то чтение получается такое: лоб — сто лет. Чтобы прочесть сочетание этих слов, нужно его осмыслить, вставить то, что пропущено.
А осмыслить, если мы знаем, что в тексте должна идти речь о тайне «говорящего дерева», можно, скажем, так: (почти) сто лет (бьются) лбы (над расшифровкой письменности острова Пасхи). Это, конечно, шутка. Но именно так могло получиться у расшифровщиков, старающихся осмыслить чтение Меторо.
Уре Ваеико отказывается давать интервью
Еще две книги. Вильям Томсон, «Те Пито о те Хенуа, или Остров Пасхи». Кэтрин Раутледж, «Тайна острова Пасхи». Американец Томсон был на острове всего лишь одиннадцать дней.
Он проявил необычайную энергию и оставил очень ценную книгу. Книга написана сжато и деловито. Томсон, как заправский журналист, не выпуская из рук блокнота, интервьюировал немногочисленных жителей острова. Его интересовало все: география острова, каменные статуи, деревянная скульптура, религия, легенды, татуировка, одежда, утварь, оружие и, конечно, дощечки. Он очень торопился и спрашивал самое главное. Очень важно, что он не забывал спросить название каждой вещи.
Англичанка Кэтрин Раутледж прибыла на остров через двадцать шесть лет после визита Томсона. Прежде всего она проверила сведения, собранные Томсоном. Ее экспедиция впервые произвела раскопки на острове Пасхи. Было раскопано около двадцати пяти гигантских статуй. Стало ясно, как выглядели эти статуи в полный рост, были найдены совершенно новые их типы. Раутледж, как и Томсона, интересовало на острове все, что важно для науки. Ее книга — первая монография, всестороннее исследование об острове Пасхи.
И Томсон и Раутледж очень интересовались «говорящим деревом». Томсон специально привез с острова Таити свои фотоснимки жоссановых дощечек. Он сумел добыть и новые дощечки. Наверное, каждого рапануйца он спрашивал, не может ли тот указать знатоков письма.
Ему назвали имя старика Уре Ваеико. Старик уклонялся от встречи. Не помогли даже подарки, присланные Томсоном. Уре Ваеико прятался в горах. Он, мол, стар и не желает из-за Томсона попасть в преисподнюю. Ведь миссионеры запретили чтение дощечек. Дождь загнал старика в хижину. Томсон явился к нему ночью, налил старику рома, и долгожданное интервью, наконец, состоялось. Сначала Уре Ваеико прочел нараспев пять дощечек. Томсон торопливо записывал. Казалось, что ключ к решению загадки «говорящего дерева», наконец, найден.
Но старик читал как-то странно. Ему незаметно подсунули снимок другой дощечки, а Уре Ваеико продолжал «читать» прежний текст.
Раутледж показала старикам «чтения» Уре Ваеико. Тут был миф о сотворении мира. Такой текст могли записать на дощечке. Но скорее всего не на той, которую показывал Томсон. Прочел же ему Уре Ваеико вместо текста всем известную любовную песенку! Видно, старик не выдал американцу тайну «кохау ронго-ронго». Недаром он так упорно прятался. Но, может быть, он только слышал, как читали другие, а сам читать не умел.
Раутледж тоже показывала старикам фотографии дощечек. И старики начинали петь. Никакого соответствия между словами и знаками не получалось. Настоящих маори ронго-ронго — знатоков письма — Раутледж не назвали. А такие знатоки были. Об этом она узнала случайно. В деревне Хангароа нашли страницу из чилийской конторской книги. Страница была покрыта знаками. Эти знаки отличались от знаков на дощечках, как курсив пишущего от печатного шрифта. Значит, есть на острове человек, который умеет не только читать рапануйские знаки, но и делать курсивом какие-то записи для себя. Значит, он свободно владеет рапануйской грамотой, как настоящий маори ронго-ронго. Кто же, как не «профессор говорящего дерева», маори ронго-ронго, может открыть заветную тайну?
Автором записей оказался старик Томеника. Он жил в колонии для прокаженных. Раутледж решилась войти в его хижину. Она показала угрюмому Томенике копию его записи. Старик поспешил заверить, что текст ее не языческий, а имеет отношение к Христу. Больше он ничего не объяснил. Пришлось идти к больному во второй раз. Раутледж положила перед ним бумагу и карандаш. Томеника поддался искушению. Он запел и начал чертить знаки. Пел он так быстро, что посетительница не успевала записывать. Уходя, она оставила Томенике еще один лист бумаги. Придя еще раз, она увидела, что лист покрыт знаками. Напевая, старик исписал еще один лист. Боясь заражения, Раутледж не взяла с собой записи Томеники. Старик так ничего и не объяснил. «Знаки старые, а слова новые» — вот и все, чего добились от Томеники. Может быть, он имел в виду, что тексты написаны на древнем языке, отличном от современного. Через две недели маори ронго-ронго умер. Запись на листке из конторской книги вошла в число немногочисленных бесценных текстов.
Считалось, что умирающий Томеника ничего не помнил. Но скорее всего он и не думал доверяться своей посетительнице.
Раутледж расспрашивала жителей острова, не помнят ли они хотя бы, что записывалось на дощечках и в каких условиях они читались. Ей рассказали о верховном вожде Нгаара. Он умер незадолго до налета работорговцев. Труп знатока письма несли к погребальной колеснице на носилках из «говорящего дерева» и похоронили вместе с ними. В те времена маори ронго-ронго жили в хижинах. Туда, как в школу, приходили ученики. Нгаара часто посещал школы, проверяя и учеников и учителей. Наградой была дощечка, а взысканием — лишение дощечки.
Раз в год в селении Анакена устраивался публичный экзамен, когда и «профессора» и «студенты» во всеуслышание читали дощечки. На голове у каждого из них был «академический» убор из перьев, а в руках — дощечка со знаками. «Актовый зал» на открытом воздухе ограждали колы, украшенные перьями. Нгаара с наследником располагались на сиденьях, сколоченных из «говорящего дерева». Они принимали экзамен. Сначала толпы народа с превеликим почтением выслушивали лучших знатоков письма — «академиков». Потом читали «преподаватели» и «студенты». К их ошибкам относились по-разному: «студентов» мягко поправляли, а незадачливых педагогов брали за уши и с позором выдворяли из «актового зала».
Чтения Уре Ваенко, рассказы о роли «говорящего дерева» в жизни рапануйцев наводили на мысль, что дерево было не «говорящим», а скорее напоминающим, что надо говорить. По расположению знаков «чтецы» угадывали, какой перед ними текст. А самые знаки только подсказывали, в каком порядке его читать. Сторонники этого взгляда думали, что главной целью «чтецов» было запомнить тексты наизусть, слово в слово, а не читать их с листа. Раутледж сравнила знаки каталога Меторо — Жоссана с узелками на носовом платке — их завязали для памяти, но забыли, что же, глядя на них, нужно вспомнить.
Корректоры и редакторы загадочного письма
Итак, советские ученые издают иероглифические тексты острова Пасхи в привычном для нашего глаза виде. Непрочитанные тексты располагаются так, чтобы их можно было прочесть. Представим себе, что строфа из стихотворения Пушкина, посвященного Анне Керн, записана таким же способом, как писали жители острова Пасхи. И при этом первая и третья строчки перевернуты вверх ногами.
чистойкрасоты.
молетноевиденьекакгений
редомнойявиласьты какми
Япомнючудноемгновеньепе
Корректору придется поломать голову, для того чтобы привести этот текст в нормальный вид:
Я помню чудное мгновенье.
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Теперь представьте себе, что перед нашим корректором текст, написанный с помощью не тридцати трех всем известных знаков русской азбуки, а более трехсот рисуночных знаков неизвестного алфавита. И вы поймете, какая головоломная, на первый взгляд неразрешимая задача встанет перед растерявшимся корректором. Добавим, что, по мнению многих ученых, каждый из трехсот знаков — «узелок для памяти» и может соответствовать целой фразе. Корректор при этом не знает языка, на котором написан текст.
В положении такого корректора оказался Борис Кудрявцев, ленинградский школьник, член кружка «Юных этнографов». И тем не менее он сделал важное открытие.
Две дощечки «говорящего дерева» чем-то родственны скульптуре! Так же поблескивает их гладкая коричневая поверхность, да и форма у них необычная. Одна дощечка изогнута, как бумеранг, другая напоминает обломок весла. Да это и есть весло. Обе дощечки привез Миклухо-Маклай. Одну из них ему подарил Жоссан. Дощечки сплошь заполнены аккуратными строчками знаков.
Борис Кудрявцев знак за знаком сравнил обе дощечки. Их тексты оказались параллельными, почти одинаковыми. Кудрявцев установил, что этот же текст был записан на дощечке из Сант-Яго и в измененном виде еще на одной дощечке. Ленинградский школьник первым в мире нащупал важный метод изучения дощечек. Появилась возможность, сличая параллельные тексты, восстановить их поврежденные части, установить варианты написания одного и того же знака. Наконец тексты не совсем тождественны. В них есть пропуски и вставки. Вставки — это фразы или отдельные слова. Значит, уже можно разбить как-то сплошной текст. Борис Кудрявцев не успел сделать эти наблюдения и найти другие параллельные тексты. Изучение параллельных текстов продолжили Бутинов и Кнорозов. Но для Бутинова и Кнорозова изучение параллельных текстов стало только одним из многих средств исследования. Ведь они знали, с каким письмом имеют дело, Борис Кудрявцев этого не знал.
Продолжая наше сравнение, можно сказать, что возможности корректора ограничены. Нужен редактор, который ориентируется в текстах, хотя они и не прочитаны. По статье Кудрявцева, опубликованной посмертно, видно, как бьется мысль исследователя, как нужна ему теория. Он мог стать редактором. Он изучал дощечки. Само по себе, как пишет Метро, «такое изучение — это длительное и трудное дело вследствие изобилия знаков, бесчисленных вариантов каждого знака и многих комбинаций знаков». Но Борис Кудрявцев хотел знать гораздо больше. А какое место занимает письмо острова Пасхи в истории письма? Что это за письмо? Каковы его законы?
Теория письма еще не была разработана. Борис Кудрявцев столкнулся с проблемой, куда более сложной, чем само «говорящее дерево». Параллельные тексты и вообще «говорящее дерево» были слишком узкой базой для теоретических изысканий.
Знаки на трех дощечках с параллельными текстами были написаны по-разному. «Может быть, три дощечки соответствуют трем эпохам в истории письма?» — думал исследователь. За отличиями в начертании знаков он видел эти эпохи в истории письма. Он искал математически точные термины, но материала было слишком мало, и получались такие сложнейшие понятия, как «псевдокомбинированные знаки» или даже «скрытопсевдокомбинированные». Он думал, что имеет дело с письмом, в котором знаки передают понятия, но не имеют никакого определенного чтения.
И в то же время Кудрявцев как будто чувствовал, что это не так. То, что он переживал, можно назвать трагедией нетерпеливой мысли.
Он боялся зайти в тупик, как венгерский лингвист Хевеши, который сравнивал рапануйское и древнеиндийское письмо, составлял сравнительные таблицы, верил, искал — и все это впустую. Молодой исследователь понимал, что Хевеши блуждает в потемках.
Борис Кудрявцев скончался в годы Отечественной войны, не закончив своей статьи о параллельных текстах, подавленный сложностью обступивших его вопросов.
Его статью опубликовал известный этнограф-африканист Ольдерогге. В своем послесловии к статье Кудрявцева он отметил, что письмо острова Пасхи напоминает древнеегипетскую иероглифику в самом начале ее развития, когда еще не установились четкие формы иероглифов. Очень важное и плодотворное сопоставление!