В извечной смене поколений

Стихи сороковых

В ОЧЕРЕДИ

– Посмотри, как нахально втирается дед!
Гражданин, нужно очередь раньше занять!
Что же будет, коль все перестанут стоять?
– Счастье, милые! – мы услыхали в ответ.

1943


ПЕСЕНКА ШУТА
Двоюродному брату Володе Похиалайнену

Вот король идёт в поход,
За собой войска ведёт:
Сто румяных усачей,
Сто весёлых трубачей.
И со связкою мечей
Едет старый казначей.
Воробьишка подлетел
И на эту связку сел,
Увидал картонный меч
И повёл такую речь:
«Меч картонный средь мечей,
Это чей?»
И король ответил смело:
– А тебе какое дело?

1942


ПУШКА У ТАШКЕНТСКОГО МУЗЕЯ

Давно уж на кровавой битвы пир
Её не волокут в упряжке конной.
Давно в земле усатый канонир,
Не пулею, так старостью сражённый.

И зазывая публику в музей,
Для взрослых диво, для детей игрушка,
Лежит на тротуаре у дверей,
И что идёт война, не знает пушка.

1942


В ЭВАКУАЦИИ

Сады оделись раньше, чем листвою,
Кипеньем белых, розовых цветов.
И кровли плоские с зелёною травою
Лужайками висят среди садов.

Арыка волны мчатся торопливо
Поить, и освежать, и орошать.
Плакучая к ним наклонилась ива
И ловит их, и хочет удержать.

А тень, которую она бросает,
Хотели б волны унести с собой.
На облачко похожий, исчезает
Прозрачный месяц в бездне голубой.

Как пышен юг!
Как странно голодать,
Когда вокруг
Такая благодать!

1942. Ташкент


* * *

В извечной смене поколений судьбой гордиться мы должны.
Мы – современники сражений дотоль неслыханной войны.
И хоть удел наш – боль разлуки, хоть нами кинут край родной,
Хотя гнетёт нас бремя скуки и серость жизни тыловой,
Хоть больно в лицах изможденных найти глубокие следы
Голодных дней, ночей бессонных, забот вседневных и нужды,
Хоть тяжело однообразье железных дней перенести
И возмущаемся мы грязью повсюду вставшей на пути:
Тем духом мелкого расчета, трусливой жаждой барыша,
Когда под маской патриота скрывают рыло торгаша,
Когда на складах, в ресторане вор верховодит над вором
И в государственном кармане свободно шарит, как в своём,
Когда с досадой, даже злобой пришедших с просьбою помочь
Администратор твердолобый привычным жестом гонит прочь,
Когда, себе готовя смену, калечат матери детей
Привычкой к торгу и обмену, и суете очередей, –
Хоть нас гнетёт необходимость, но всё мы вынести должны.
Пора понять неповторимость, величье грозное войны,
Неповторимы наши муки, и испытанья, и нужда,
И, вспоминая, скажут внуки: «Зачем не жили мы тогда?»
А мы пройдём, хоть путь наш труден, терпи, страдая и борясь,
Сквозь серый дождь тоскливых буден, сквозь голод, холод, скорбь и грязь.

1942


В «ЧУКОККАЛУ»

Я Тебе, Чуковскому Корнею,
Автору и Деду моему,
Напишу посланье как умею
И размер классический возьму.

Это Ты виновен, что в починке
Я пробыл среди больничных стен,
Получил зелёные ботинки,
Гимнастёрку, брюки до колен.
Щеголем с какой-нибудь картинки
Стал я после долгих перемен.

Ты сказал – и сделано. Не странно,
Что всего достичь ты словом мог.
Ведь в Евангелье от Иоанна
Сказано, что слово – это Бог.

1943


* * *

В лесу молчанье брошенной берлоги,
Сухая хвоя скрадывает шаг.
Есть радость – заблудиться в трёх соснах,
Присесть на пень и не искать дороги.

1943


КАЛУЖСКИЕ СТРОФЫ

О скромные заметки краеведов
Из жизни наших прадедов и дедов!
Вы врезались мне в память с детских лет.
Не зря я вырезал вас из газет.

1
Восточных ханов иго вековое,
И зарево пожаров над Москвою,
И сборщик дани на твоем дворе.
Все началось на Калке, на Каяле.
А кончилось стояньем на Угре.
(Там, удочки держа, и мы стояли.)

2
Болотников боярам задал страху.
Попрятались ярыжки и дьяки.
Нос высунешь – и голову на плаху.
И царь – мужик, и судьи – мужики.

3
Двойного самозванца пёстрый стан
Здесь факелы возжег. И в блеске вспышек,
Кружась ночною птицей, панна Мнишек
Смущала сны усталых калужан.
«Димитрий жи-и-ив!»
Но спал упрямый город.
Димитрий лжив. Не тронет никого
Лихое счастье Тушинского вора
С ясновельможной спутницей его.

4
Губернской Талии, калужской Мельпомене
Пришлось по нраву острое перо.
Здесь двести лет назад царил на сцене
Блистательный пройдоха Фигаро.

5
Здесь как-то проезжал поэт влюблённый,
Любовью нежных жен не обделённый,
Но самая прелестная из дев
(Поэт дерзнул сравнить её с Мадонной)
Ждала его у речки Суходрев.

6
Дом двухэтажный в самом скучном стиле.
Шамиль с семьёй здесь ссылку перенёс.
И в их кругу семейственном гостили
Полиция, тоска, туберкулёз.

7
Названья здешних улиц… В них воспеты
Бунтовщики, гремевшие в веках.
Не позабыты первым горсоветом
Жан-Поль Марат и даже братья Гракх.

8
Здесь Циолковский жил. Землёю этой
Засыпан он. Восходит лунный диск,
И на него космической ракетой
Пророчески нацелен обелиск.
А он не думал вечно спать в могиле.
Считал он: «Космос нужен для того,
Чтоб дружным роем люди в нем кружили,
Которые бессмертье заслужили.
Ведь воскресят их всех до одного».

Он был великим. Он был гениальным.
Он путь открыл в те, звёздные, края…
Училась у него в епархиальном
Учительница школьная моя.

1943, 1952, 1972


В КОМПАНИИ
Эдуарду Бабаеву

1
Вот так идти бы снова
В распахнутых пальто,
Шарахаясь от рёва
Мелькнувшего авто,
Острить и лезть из кожи,
Чтоб всех переорать,
Расталкивать прохожих,
Путей не разбирать.
О этот звонкий вечер,
Когда и чёрт не брат!
Всегда б такие встречи,
Такие вечера!

2
Тёмный парк услаждался джазом.
И Венера сияющим глазом
В мир глядела, юна и ясна.
Фонари в золотой паутине,
И в зелёной небесной тине
Пучеглазой кувшинкой луна.

1943


* * *

Незабвенной бессонницей ночь дорога.
В шуме ветра, в назойливом звоне цикад
Отпылала заря и ушла в берега,
И волна за волной откатилась назад.

Предо мной всё, чем полон полуночный сад, –
Вздохи ветра и звёзды в просветах аллей,
И трепещущей тканью стихов и цикад –
Образ твой в голубой полумгле.

1943


* * *

Жизнь моя лежит ещё вчерне.
Может быть, и все её тревоги
Только для того, чтобы верней
Их, созрев, оставить у дороги.

1943


* * *

Ей дали порядковый номер. Сполна,
По титулам называя,
Парадно её именуют – Война
Вторая Отечественная, Мировая.
И люди словно привыкли к ней,
Томясь повседневной бедой и славой,
Как ожиданием (столько дней!)
В вокзальной сумятице и суетне
Задерживающегося состава.

1943


КАЛУГА, 1941

Навеки из ворот сосновых,
Весёлым маршем оглушён,
В ремнях скрипучих, в касках новых
Ушёл знакомый гарнизон.
Идут, идут в огонь заката
Бойцы, румяные солдаты.
А мы привыкли их встречать
И вместе праздничные даты
Под их оркестры отмечать.
Идут, молчат, глядят в затылок,
И многим чудится из них,
Что здесь они не только милых,
А всех оставили одних.
Вот так, свернув шинели в скатки,
Они и раньше мимо нас
Шагали в боевом порядке,
Но возвращались каждый раз.
«И-эх, Калуга!» – строй встревожил
Прощальный возглас. И умолк.
А вслед, ликуя, босоножил
Наш глупый, наш ребячий полк.
1943, 1968


ТАШКЕНТСКИЙ ДВОРИК

В цветы заползают тяжёлые пчёлы.
Как перышко, тополь ушёл в высоту.
Какой-нибудь прутик, корзиночно-голый,
Торчит, чуть заметный, а тоже в цвету.

И маки на плоских на глиняных крышах
Цветут, будто нету им места милей,
И смотрят, смеясь, из-под ног у мальчишек,
Как по небу реет и мечется змей.

1944


* * *

Круговая порука берёз
И пронзительный отблеск небес,
И нависший под тяжестью гнёзд
Лиловатый, отчётливый лес.

1944


ВЕСЕННИЙ ЛИВЕНЬ

Поют сады
На все лады,
Хоть полон рот воды.

1944


* * *

Переливаются и розовеют полосы
Снегов играющих. Настала их пора.
И словно ото всех деревьев по лесу
Отскакивает эхо топора.

1945


* * *

О этот день, до полуночи утренний!
Вышли на улицы всею Москвой.
Можно ли было ещё целомудренней
По-деревенски встречать торжество!

9 мая 1945


ПОДМОСКОВЬЕ

Здесь начинается Москва
С оврагов и грачей,
С кудрявой ивы у мостка,
С приезжих москвичей,
С антенн, церквушек, облаков,
Горчичной желтизны,
Грохочущих грузовиков
И сельской тишины.

1945


* * *

На два дня расставшийся с Москвою,
Я иду по улице своей,
По булыжной, устланной листвою
Низеньких калужских тополей.
Слишком ненадолго отпуская,
Ждёт меня ревнивая Москва.
Помогу отцу пилить дрова
И воды для мамы натаскаю.

1945


КУРГАН

В стекле точнейшем нивелира
Курган повис верхушкой вниз.
И, землекопы-ювелиры,
Мы за раскопки принялись.

Удерживая нетерпенье,
Смутив вещей подземный сон,
Пласты считая, как ступени,
Сошли, как в погреб, в глубь времён.

Браслеты. Кольца. Нож железный.
Гранат, янтарь и сердолик.
И женский образ бестелесный
Из праха тёмного возник.

Не к нам, потомкам, снарядили
Её в былые времена.
С дарами, что лежат в могиле,
К покойным предкам шла она.

Не к нам… Но радужные блики
Для нас играют в серебре,
Рассвет алеет в сердолике,
Закат желтеет в янтаре.

«Зачем вы из могилы тесной,
Из тьмы родимой старины
В ваш мир, чужой и неизвестный,
Меня позвали, колдуны?»

1947


* * *

Я зашел в магазин граммофонных пластинок,
И возникли в бороздках под острой иглой
Отголоски забытых давно вечеринок,
Блестки радости, всплески печали былой.
Юность, юность! Ты вечно с собой в поединке
И свои беспрестанно меняешь пластинки.
Устарели напевы, забыты слова,
А всего-то прошло, может, год, может, два!

1947, 1991


СИНЕЕ ОЗЕРО

Я видел озеро в пустыне,
В песках у каменной гряды.
И не забуду тёмно-синий
Кристалл таинственной воды.
Кристалл в оправе изумрудной
Кустов прибрежных. А над ним
Кощеем чахнет мир безлюдный,
Дивясь сокровищам своим.

1949


* * *

Девушка к нам подбежала одна.
– Все ли вернулись? – спросила она.
– Все! Успокойся! –
            …И радостный смех.
Ей-то ведь нужен один изо всех.

1949


НЕСКОЛЬКО СТРОЧЕК О ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ

Любовь до гробовой доски.
Что может быть красивей?
Но как не помереть с тоски,
Лишь доску видя в перспективе?

1949


ПИСЬМО ИЗ ЭКСПЕДИЦИИ

Хозяин наш мастеровит, но груб.
Он топором коляску сделал сыну,
А у жены клещами вырвал зуб
И в след от зуба налил керосину.
Вчера машину попросил у нас,
А с ней меня – продать мешок пшеницы.
И узнавал я в предрассветный час
По запаху акации станицы.
Приехал первым. Продал кое-как.
Не торговался. Первому. И что же?
Пшеницы столько навезли в мешках, –
Представь себе, я продал всех дороже.
Хозяин счастлив: «Хлопец-то! Хорош!»
Люби меня! С таким не пропадешь.

1949, 1971


* * *

И стукнет нам по семьдесят пять лет,
И оба мы когда-нибудь умрём.
И скажут люди: «А старушки нет,
Ушла она вослед за стариком».
Но скажут ли, что я недаром жил
И голос мой услышала страна?
Я столько раскопал чужих могил,
А собственная все-таки страшна.
Когда бы смерть не принимала мер
Чтоб новое могло творить и жить,
Как всем успел бы надоесть Вольтер,
Уж о других не стоит говорить.
И всё ж, не устарев, живет поэт,
Которого давно на свете нет.

1949


* * *

Я труд поэта позабыл
Для жребия иного.
Я в землю свой талант зарыл
В буквальном смысле слова.

И где теперь его найти?
В каких местах и странах?
Быть может, в двадцати пяти
Раскопанных курганах?

А, может, я зарыл его
Послушною лопатой
На том дворе, что Вечевой
Был площадью когда-то?

Где он? В песках ли Каракум?
В амударьинской глине?
Иль разметал его самум
Бушующий в пустыне?

1949