Мой самый первый в жизни друг

Вадим Прохоркин

Воспоминания о В. Д. Берестове

Теперь не вспомнить и содержания наших бесед при встречах. Конечно, Валя делился со мной впечатлениями о встречах со своими наставниками, об учебе в университете, об археологических раскопках в древнем Новгороде, о чудесных находках, которые сохранила для потомков новгородская земля.

Браслеты. Кольца. Нож железный.
Гранат, янтарь и сердолик.
И женский образ бестелесный
Из праха темного возник.

Не к нам, потомкам, снарядили
Ее былые времена.
С дарами, что лежат в могиле,
К покойным предкам шла она.

А однажды Валя рассказал, что на историческом факультете МГУ, учится дочь Сталина Светлана. Дочь Сталина учится с Валей! Такая новость! Но ничего конкретного, кроме того, что ведет она себя скромно и в университет из Кремля ходит пешком, Валя рассказать о ней не смог, поскольку училась она на другом курсе, и знаком он с ней не был.

В 1946 году наша страна пережила великую засуху. Наступил голод. Очень трудными для всех были зима и весна 1947 года. В этот год я окончил учебу в техникуме и получил свою первую профессию техника-механика вагонного хозяйства. По распределению был направлен в Москву. Интересно, что для того, чтобы получить московскую прописку, с меня потребовали представить справку, что я не находился на временно оккупированной немцами территории. Искать в этом здравый смысл – напрасное занятие, такое тогда было время. Ведь когда была оккупирована Калуга, мне было всего 13 лет, неужели в таком возрасте во мне могли подозревать немецкого пособника? Был здравый смысл или не было, но за справкой пришлось ехать в Калугу (экземпляр справки хранится у меня до сих пор). Кстати, я интересовался у Вали, а требовали ли у него предоставления подобной справки, когда он приехал в Москву из Ташкента, на что он ответил, что такой глупости у него не требовали.

Как и Валя, я стал москвичом. Теперь будем часто встречаться, считал я. Но где там! В общежитии на Стромынке Валю не застать, он постоянно в бегах: или в библиотеке, или у него встреча с Маршаком, Чуковским, еще с кем-то из своих наставников. Летом у Вали экспедиции в Новгород. В экспедиции в Среднюю Азию он будет ездить уже тогда, когда я буду переведен в Калугу по семейным обстоятельствам.

Из всех не так уж частых московских встреч я запомнил только две, наверное, из-за их необычности. В первую московскую зиму на деповских сквозняках я подхватил фурункулёз и еще какую-то болячку и на излечение был помещен в Центральную больницу НКПС в Сокольниках (много позже я прочту у Вали, что в 1969 году в этой больнице лежал его наставник К.И. Чуковский, и Валя вместе с Риной Зелёной, его там навещали). Через некоторое время меня выписали. Я шел к автобусной остановке, и вдруг увидел Валю, идущего мне навстречу. Вот так мы встретились, а могли бы и разминуться. Оказалось, что Валя только что приехал из Калуги, там узнал от моей мамы, что я в больнице, и привез мне от неё домашних гостинцев. На лавочке у автобусной остановке за разговорами мы и поглотили их с большим аппетитом. Это первая из запомнившихся мне встреча.

Вторая была в конце лета 1948 года. Можно ли в многомиллионном городе встретиться случайно? Оказывается, можно. В один из выходных дней я шел из кинотеатра «Метрополь» в сторону площади Свердлова, и у сквера напротив Большого театра неожиданно встретил Валю. Он выглядел загорелым и, что я сразу заметил, очень худым. На нём была выцветшая, когда-то голубая, футболка (не та ли футболка, о которой Валя писал в лирико-фантастической и, как я полагаю, автобиографической повести «Меня приглашают на Марс» в главе «Голубая футболка»). Из последовавшего разговора я узнал, что Валя недавно вернулся из экспедиции. Мы давно не виделись и долго стояли, разговаривая.

Впрочем, вспоминаю еще одну нашу встречу. На ней мы договаривались вместе поехать в Калугу, но, к сожалению, не получилось. В Москве я проработал ровно год (с августа 1947 г. по август 1948 г.) и довольно часто ездил в Калугу. Но что удивительно – нам с Валей ни разу не удавалось поехать туда вместе. Из своей небольшой зарплаты (650 руб.) я выкраивал денег на продукты, которые вёз из более благополучной столицы в голодную Калугу. А чтобы не тратиться ещё и на билет, хотя бы в один конец, если позволяла погода, ездил «зайцем». Так поступал не только я. Со мной работало много молодёжи, сбежавшей из обнищавших колхозов. Своим родным в деревнях они тоже что-то везли: крупу, макароны, сахар, а от них – картошку и другие овощи. Вот этот молодёжный контингент и составлял основную массу безбилетников.

На станции Москва-2, где располагалось наше депо, и где я проживал в общежитии, калужский поезд, отправлявшийся с Киевского вокзала, делал первую остановку. И как только заканчивалась посадка, и поезд трогался с места, к нему со всех сторон устремлялись безбилетники. Часть из них устраивалась на буферах или переходных площадках между вагонами, а часть забиралась на крыши вагонов. Я предпочитал крышу: там собиралась более отчаянная и веселая компания, да и обзор с крыши был лучше. Ехали с ветерком, с песнями, умолкая и прячась на остановках. После каждой остановки количество «зайцев» уменьшалось, а на полпути, когда контролеры заканчивали обход вагонов, оставшиеся «зайцы» просачивались в вагоны, и к концу пути на крышах и буферах уже никого не оставалось.

Валя ездил в Калугу реже меня. Давно покинувший родной дом и привыкший к самостоятельности, он не так рвался на побывку домой как я, впервые оторванный от родных. Да и не было у Вали свободного времени даже в выходные дни. Зачастую он стоял перед выбором: поехать в Калугу или пойти на встречу с кем-либо из своих именитых наставников, и выбирал второе. Так что договориться о совместной поездке никак не получалось. Но однажды я предложил поехать в ближайшую субботу вместе, и Валя охотно согласился. Стали обсуждать время и место встречи, и тут Валя сокрушенно заявил, что поехать не сможет. Но почему? Оказалось, по банальной причине: нет денег на билет, да и откуда они могли быть у студента. У меня тоже было безденежье, и, имея опыт поездок без билета, я предложил поехать «зайцами», описав всю прелесть такой поездки и заставив Валю своим предложением надолго задуматься. Увы, ехать «зайцем» Валя отказался, и совместная поездка не состоялась. Побоялся ли Валя? Уверен, что нет, так как в трусости он замечен не был. Возможно, он вспомнил неудачную попытку прокатиться «зайцем», когда летом 1945 года он с братом Димой добирался с приключениями до Мещовска. Впрочем, ехать без билета Вале, скорее всего, не позволила его совесть, честность, щепетильность. Хотя не уверен, что в студенческие годы он всегда оставался таким «правильным» и никогда ничего не преступал.

В августе 1948 года по семейным обстоятельствам я был переведен из Москвы в Калугу. Наши с Валей встречи стали еще более редкими, только в его приезды на побывку к родителям. В Калугу он приезжал большей частью в зимнее время, поскольку летом находился в археологических экспедициях, так что мы снова начали общаться посредством писем. О новостях в жизни Вали я узнавал не только из писем, но и от его родителей, с которыми виделся довольно часто. Дмитрий Матвеевич по-прежнему работал в техникуме. А Зинаида Федоровна была полностью поглощена воспитанием младшего сына Анатолия, родившегося в 1946 году. Зинаида Федоровна была уже не так молода, а маленький Толя рос капризным и неуправляемым ребенком, чем доставлял ей, да и Дмитрию Матвеевичу, много беспокойства и хлопот.

В 1950 году меня призвали в армию и направили в Группу Советских оккупационных войск в Германии. В наших и так не частых встречах наступила продолжительная пауза. В 1952 году я служил в Потсдаме на офицерской должности и в августе получил свой первый офицерский отпуск на родину. Написал Вале письмо, в котором сообщал дату приезда в Москву и о сроках пребывания в Калуге, надеясь, что к тому времени Валя уже вернется из экспедиции. Но он все еще находился в Средней Азии, и мое письмо получила его жена Лариса, которая и отвезла его Вале в экспедицию.

Валя и Лариса Берестовы

Да, Валя женился. Его жену звали Лариса. Эту его скороспелую женитьбу никто не ожидал, и мы с Валиной мамой долго и подробно её обсуждали. Зинаида Фёдоровна была явно против этого брака. Лицам мужского пола в те годы не было принято так рано заводить семью; как говорили, сначала надо встать на ноги, и Зинаида Федоровна была сторонницей такого правила. Но бедному студенту было нечего терять. Потерю любимой девушки (она вышла замуж), которой Валя посвящал такие прекрасные сонеты, он уже пережил и влюбился снова. А о том, на какие шиши, грубо выражаясь, он будет содержать семью, что также не мало волновало Зинаиду Федоровну, даже не задумывался. Отец Вали насчёт женитьбы сына имел, как мне казалось, свою позицию, но он деликатно помалкивал, и его отношение, как к Валиной женитьбе, так и к неожиданно появившейся невестке, мне осталось неизвестным.

Ответное письмо Вали из экспедиции в Калуге меня не застало, и лежало у моей мамы до следующего моего приезда в отпуск. Ответ был коротким, написанный наспех карандашом:

«Дорогой Вадим! Письма настоящего написать не могу, пошлю его следующей машиной. Коротко о себе: Выехал в экспедицию в марте, когда по всей России от Москвы до Казахстана мела метель, в Казахстане появилась первая грязь, под Ташкентом – тюльпаны и травка. В пустыне дул холодный ветер и утром пески покрывались инеем. Сейчас стоит азиатская жара во всей ее красе. Но уеду я в Москву только поздней осенью. Был на Узбое, видел, как разворачиваются работы на ГТК. Сейчас копаю древнюю крепость Куня-Уаз, каждый день приносит множество замечательных находок. Думаю, что подробное письмо, отправленное авиапочтой 1 числа, 25-26 ты успеешь получить. Пока обнимаю и целую. Твой Валя». (Аббревиатура «ГТК» расшифровывается как Главный туркменский канал).

«Подробное письмо, отправленное авиапочтой», я так и не получил. В экспедиции Вале было не до писем, а возможно, оно пропало.

Вместе с письмом от Вали пришло письмо и от Ларисы. Привожу его частично:

«Дорогой Вадим! Ваше внимание к Вале и ко мне трогательно. Мне кажется, что у Вали нет больше таких друзей, нет такого товарища…

Жаль, что мы не виделись с Вами в Калуге. Боюсь, что и в Москве не удастся встретиться, т.к. я хочу пробыть с Валей до 10-12 сентября…

Ну, что Вам написать о Вале? Он, как всегда, бодр, весел, но нашла я его не таким, каким хотелось бы найти. Длительная экспедиция утомила его. Он устал, выглядит (даже не знаю, как и определить его худобу), в общем, тощ, как никогда. Долго мне не удавалось найти его, теперь же я обитаю вместе с их маленьким отрядом среди колючек и песков. Следует к этому добавить жару, мух и пр. прелести. Но я рада тому, что удалось познакомиться с Валиной археологией…»

Прочитав Ларисино письмо, я вспомнил, что таким тощим, каким Лариса нашла Валю в экспедиции, я встретил его в 1948 году у сквера Большого театра. Да, экспедиции – это не шутки.

А о раскопках крепости Куня-Уаз Валя подробно написал в седьмой главе повести об археологах «Каменные зерна».

Мой следующий отпуск был ровно через год (я служил тогда уже в городе Коттбус). И опять я не застал Валю в Москве – он, как и в предыдущем году, находился в экспедиции. Наша встреча и на этот раз не состоялась.

В 1954 году женился и я (у Вали же 1-го января этого года родилась дочь Марина). Свой отпуск мы провели с женой в Калуге и Таганроге, где жили родственники жены. Так как Валя опять был в экспедиции, познакомить его со своей женой не удалось. Удалось это сделать только в 1955 году. На этот раз мы с женой приехали в Москву весной, в последней декаде апреля. Валя еще не успел никуда уехать, и мы, наконец-то, познакомили друг друга со своими женами.

Валя и Лариса повели нас в маленький ресторанчик недалеко от Арбата. Там мы ели цыплят табака, запивая их грузинским вином, и говорили, говорили, говорили – слишком долго мы не виделись.

Да, Валя был, как писала Лариса, бодр и весел, но, что плохо, выглядел усталым, был худ и бледен, и много курил. Еще до женитьбы я избавился от этой дурной привычки и стал убеждать Валю бросить курить. Меня дружно поддержали наши жены. Валя оправдывался, что привык курить в экспедиции, там все курят, даже женщины, без этого там нельзя, но обещал бросить. Свое обещание Валя сдержал, и курить бросил, но случилось это гораздо позже.

Потом на электричке мы поехали куда-то за город, кажется, в Крюково, не там ли была первая Валина квартира?

После дачного сезона
Дачу снять немудрено.
Мы с тобой молодожены
Нам бы крышу да окно.

От той поездки почти ничего в памяти не осталось. Лишь помню большой деревянный дом и большущую в нём комнату – жилище молодожёнов. Мебели почти нет, вместо стульев – чурбаки, кругом разбросаны книги, какие-то бумаги, в общем, художественный беспорядок. А вот дочь Марину мы не видели, она была у кого-то из Ларисиных родственников, по-видимому, у её родителей.

Саша Прохоркина и Валя Берестов в электричке по пути в Крюково.

Во время этой встречи Валя много рассказывал об экспедициях в Среднюю Азию. Я поинтересовался, чему же он всё-таки посвятит себя: поэзии или археологии? Валя уверял, что поэзию он не бросил и для будущей книги стихов им уже кое-что написано (его стихи появлялись в журналах, а первая книга стихов «Отплытие» будет издана только в 1957 году):

Я столько ездил по стране
И снова стал поэтом.
И дар забытый нужен мне,
Чтоб рассказать об этом.

Это четверостишие тоже из первого варианта стихотворения «Поэзия или археология?». Валя действительно возвращался в поэзию, и, что надо отметить, для этого появились объективные условия: умер Сталин, и в стране повеяло ветерком свободы. По нашей просьбе Валя прочитал кое-что из своих последних стихов: «Дочери», что-то об археологии и ставшую знаменитой «Сердцевину».

Валя рассказал также, что в экспедициях сделал много записей для будущей книги об археологах, так что, будет у него и проза. Надо сказать, что я очень ревниво относился к вопросу, будет ли Валя писать прозу, и при каждой нашей новой встрече интересовался его планами на этот счёт, а Валя неизменно отвечал: «Пишу. Работаю. Скоро отдам в печать». И это были не пустые слова. Кроме сборников стихов наконец-то в печати появились его прозаические произведения. В шестидесятых годах Валя напишет книгу для малышей «Вавилонская башня», лирико-фантастическую повесть «Меня приглашают на Марс», повести и рассказы об археологах. Дальше – больше: работа над воспоминаниями о своем детстве и юности («Светлые силы»), переводы, пересказ сказок. Займется он и литературоведческими исследованиями: напишет воспоминания об А. А. Ахматовой, К. И. Чуковском, С. Я. Маршаке, А. Н. Толстом, и о многих других. К числу многих других, о ком напишет Валя, надо отнести и Владимира Высоцкого. По известным причинам напишет много позже, когда Высоцкий уже умрет.

Кстати, о Высоцком. В один из моих приездов в Москву, между мной и Валей состоялся разговор об этой незаурядной опальной личности. Было это в годы строгой цензуры, когда Высоцкий во многом был под запретом. Мне было интересно узнать о нём мнение Вали, и я спросил его, что он думает о творчестве Высоцкого. Его ответ был однозначен: Высоцкий обладает большим поэтическим даром, это несомненный талант и не за горами то время, когда он будет оценен как великий поэт и бард. Кроме этого Валя сказал, что не будет удивлен, если со временем Высоцкий будет зачислен в ряды русских классиков. В своих прогнозах Валя не ошибся.

В связи с вопросом «поэзия или археология?», которым Валя задавался в конце сороковых годов, вспомнилось, что как-то при нашей встрече, а было это уже после его развода с Ларисой, он признался мне, что она упорно толкала его в науку. Предпосылки для этого имелись – в 1955 году он окончил аспирантуру при Институте этнографии Академии наук, что обеспечивало ему научную карьеру. Но не получилось – Валя твердо и бесповоротно выбрал литературу. Хотя, возможно, из Вали, при его-то задатках, получился бы неплохой учёный муж.

Валя и Лариса Берестовы. Калуга. 2.05.1955

Мы с женой не планировали долго быть в Москве и вскоре распрощались с Валей и Ларисой, договорившись о встрече в Калуге. В Калугу Валя и Лариса приехали перед самыми майскими праздниками. Первого мая был большой сбор у моей мамы, а второго мы ходили на прогулку в знаменитый калужский бор, где фотографировались у вековых, в два обхвата, сосен, а вторую половину этого дня провели дома у Берестовых.

В порядке отступления несколько слов о Валиных женах. Женат он был трижды, но это не являлось данью моде, которой подвержены некоторые мужи от искусства, меняющие жён, как перчатки. Так распорядилась Валина фортуна. Я долго размышлял, вправе ли освещать некоторые интимные стороны жизни своего покойного друга, но публикацией стихов под общим названием «Беда» Валя, как бы априори, дал на это согласие.

Александра Прохоркина и Валентин Берестов. Калуга. 2.05.1955

Своего первого впечатления о Ларисе я не помню. Союз Вали с этой женщиной был изначально неудачным, так считала Зинаида Фёдоровна, и материнское чутье её не обмануло. Моей маме, да и мне она говорила, что Валя женился не на той женщине, которая ему нужна. Зинаида Фёдоровна, как никто другой, знала своего сына, и лучше, чем кто-либо другой, понимала, какая жена ему нужна. Наезжая к Вале в Москву, она возвращалась расстроенной: быт у Вали не налажен, он не ухожен, не обстиран, он плохо питается, в основном, в столовках, наживая себе язву. Винила в этом, конечно, Ларису. Но была ли в том вина Ларисы, заключить трудно. Очевидно, что оба они – Валя и Лариса – не были приспособлены к трудностям семейной жизни и, прежде всего, к её бытовой стороне. Описывая свои встречи с К. И. Чуковским, А. Н. Толстым, С. Я. Маршаком и другими, Валя упоминает и о тех прекрасных женщинах, которые были рядом с этими гигантами. Эти женщины являлись не только супругами, они являлись ангелами-хранителями, и в этом заключался их жизненный подвиг. Вот такого ангела-хранителя, такого подвижника и не хватало Вале в супружестве.

Несмотря на появившийся разлад в семье, Валя никогда не жаловался. Это ему было не присуще. А разлад и связанные с этим муки были не пустячными, что видно по его стихам «Беда»:

Видно, от доски до доски
Я перелистал словарь тоски,
Знал я все слова наперечёт,
А теперь додумался до сути:
Скорбь и впрямь скребёт
Печаль печёт,
Грусть грызёт,
Беда наотмашь бьёт,
Мука мутит, кручина крутит.

О раздоре в семье сына Зинаида Федоровна делилась с моей мамой, а она в свою очередь делилась со мной, так что я был в курсе, что семейная жизнь у моего друга не сложилась.

Но когда-то всему приходит конец:

Когда душа обиды не смолчала,
Я жизнь свою решил начать сначала.
Тайком сложил пожитки в чемодан,
Дверь отворил и вышел в ночь, в туман.

Только однажды Валю прорвало. Я приехал в Москву и жил у него на ул. Волгина. Много говорили «о жизни» и совсем неожиданно Валя стал рассказывать мне о тех бедах, которые ему причинила Лариса. Шли семидесятые годы, и Валя уже давно с ней не жил (развелись они, как мне помнится, в 1968 году), у него была другая жена, но старая обида, видимо, еще мучила его.

Татьяну Ивановну Александрову, вторую жену Вали, я знал с 1959 года. В тот год срок моей службы в ГСВГ закончился, и из ГДР, вместе с женой Сашей и двумя детьми, я приехал в Ригу за новым назначением. Тогда Хрущёв уволил из вооруженных сил 1200 тысяч военнослужащих, вакансий не было, и меня отправили в отпуск. Мы уехали в Калугу, где я и дожидался решения своей судьбы. Был август месяц. Родители Вали сказали, что он ушел в калужскую глубинку «за фольклором» и скоро должен вернуться. И вот однажды Валя появился в нашем дворе в сопровождении незнакомой мне женщины. На ней был старинный русский наряд, как оказалось, подаренный ей в какой-то глухой деревеньке, где она рисовала детей. Валя представил её как художницу Таню, вместе с ним она ходила по калужской глубинке.

Как-то в калужской лесной деревеньке
Ты усадила детей на ступеньке,
Вынула краски, достала тетрадку
И рисовала их всех по порядку.

Кто мог тогда предположить, что через десять лет Таня станет женой Вали. Позже я напишу о ней еще несколько слов.

С третьей женой Вали я знаком не был. После смерти Тани ею стала её сестра-близнец Наталья Ивановна Александрова. В этом браке было что-то странное. В апреле 1986 года я получил письмо от моей мамы, в котором она сообщала, что Валя женился на Таниной сестре, но свой брак они почему-то скрывают, и будто бы Валя говорил, что их брак будет тайным.

Имея такую информацию, в июне 1986 года я приехал в Москву и несколько дней жил у Вали. Он, конечно, не скрывал от меня, что женился на Таниной сестре, но, пока я у него жил, его новая жена в квартире ни разу так и не появилась. Последующие наши встречи с Валей также проходили в её отсутствие, и всегда на это находилась «уважительная» причина.

Не могу не упомянуть о весьма негативном отношении брата Вали Дмитрия и к Тане, и к Наташе. Дима очень ревниво относился к своему талантливому брату и считал, что обе они были его недостойны. Насколько мне известно, кроме ревности, имелись у него и другие основания их не любить – истинные или надуманные – не мне судить.

Но вернемся в 1955 год. В этом году было положено начало взаимных визитов двух наших фамилий. Когда мы с Валей съезжались в Калуге, то Валя и его родители приходили к нам, а мы – к ним. Вот во время таких визитов Дмитрий Матвеевич и пел романсы для гостей. После 1955 года наступила новая, если можно так выразиться, взрослая пора нашей дружбы, подкреплённая дружбой моей мамы (отец из семьи ушел) с родителями Вали.

Дома у Берестовых. 2.05.1955

Последующие мои отпуска во время службы в ГСВГ выпадали на летнее время, когда Валя находился в экспедиции. В Москве меня с женой Сашей и сыном Женей встречала Лариса, от неё мы и узнавали все новости об их с Валей житье-бытье. А останавливались мы на день-два у Игоря, проживавшего на улице Мархлевского, у того самого Игоря, с которым я когда-то, до войны, ездил в деревню Песочня.

Как-то так получилось, что переписываться мы с Валей почти перестали, да и встречаться стали реже, поскольку после окончания службы в ГСВГ не каждый свой отпуск я проводил в Калуге. Но это не означало, что мы не были осведомлены о жизни друг друга. Валя чаще меня бывал в Калуге и всегда навещал мою маму, а мама присылала мне отчеты о его визитах. Она же рассказывала Вале о моем житье-бытье. Новости о Валиной жизни мама узнавала и от Зинаиды Фёдоровны, с которой постоянно общалась. Подружилась мама и с её невесткой Лидой, женой Димы. И когда Зинаида Фёдоровна умерла, информацию о Вале получала от неё. Иногда мы не виделись с Валей по несколько лет, но всегда встречались так, будто расстались только вчера.

А о нашей встрече в 1955 году сохранилось десятка два фотографий. О, как молоды мы тогда были!

Дома у Берестовых. 2.05.1955

В первой половине шестидесятых годов я ежегодно наезжал в столицу. В 1960 и 1961 годах был участником военных парадов на Красной площади в составе парадной группы ракетных войск стратегического назначения; затем с 1961 по 1966 год заочно учился в академии. Во время моих приездов в Москву мы, конечно, не раз встречались с Валей (когда он не пропадал в Переделкине или в экспедиции), но ни одну из тех встреч припомнить не могу. Тогда Валя почти не писал стихов и очень мало издавался. Он активно работал над прозой, о чём я уже упоминал. Из Москвы я заезжал и в Калугу. Помню, что одна такая поездка пришлась на Пасху. Было это 9 апреля 1961 года. Накануне я навестил Берестовых, чтобы узнать новости о Вале. А вечером Зинаида Федоровна, моя мама и я ходили к Георгиевскому собору смотреть на крестный ход.

Шли годы. Прошло наше тридцатилетие, затем – сорокалетие. Наступил 1978 год – год нашего пятидесятилетия. В юбилей принято подводить итоги. Что ж, Валя достиг уже многого: он известен и как детский поэт, и как поэт-лирик, и уже как прозаик. Издана не одна его книга, его показывают по телевидению.

У меня другие итоги: позади одиннадцать гарнизонов (в ГДР, Литве, Белоруссии, Калининградской области, на Украине) и столько же переездов, а два переезда, как утверждают, равносильны пожару. Мое последнее место службы – Житомирщина, в следующем году я уйду в запас и осяду в городе Житомире. Двадцать восемь лет тому назад я уехал из Калуги, и все свои дни рождения в эти годы отмечал вдали от родного дома. Это ли не причина отметить полувековой юбилей в родной Калуге, среди родных и близких. Идея была горячо поддержана как мамой, так и другими родственниками. В переписке с мамой обсуждаем список гостей. Берестовых (против их фамилии стоит цифра 4) причисляем к числу близких родственников.

28 апреля юбилей был отмечен в кругу сослуживцев, на другой день – в Калугу. Сбор назначен на 1 мая по адресу улица Пролетарская, дом № 82. Приедут ли Валя с Таней? В день своего 50-летия Валя находился в туристической поездке в Венецию, но уже должен был вернуться. И вот Валя появился, но один, без Тани (кажется, она была больна). Он дарит мне книгу своих стихов «Школьная лирика» с надписью:

«Моему – самому первому в жизни – другу Вадиму Прохоркину с любовью.
50 + 50

Нам сто лет с тобою вместе.
Доживем, чтоб было двести!

Твой В. Берестов. 1 мая 1978 г.

На стр. 142-й твой двор, с которым связано столько прекрасных и светлых воспоминаний детства».

На 142-й странице книги действительно изображен двор нашего детства, правда, не совсем точно, но узнаваемо. На соседней странице – стихотворение «Прятки», посвященное этому двору:

Снова, как и много лет назад,
Захожу в знакомый двор и сад…

Спрашиваю Валю, кто рисовал наш двор. Он рассказывает, что когда книга готовилась к изданию, с ним в Калугу приезжал его друг-художник Лев Токмаков, и в книге – его рисунки. А когда потом моя мама стала расспрашивать Валю о том, как он отметил свое 50-летие, он рассказал о своем пребывании в Венеции. Рассказал и о том, как Токмаков, он тоже там был, в качестве юбилейного подарка преподнёс Вале один из венецианских мостов, сделав на нём надпись на итальянском языке «Мост Валентина Берестова».

На другой день после юбилея. Моя мама, Валя, мой сын Женя, дядя Коля. Калуга. 2 мая 1978 г.» data-description=»На другой день после юбилея. Моя мама, Валя, мой сын Женя, дядя Коля. Калуга. 2 мая 1978 г.

Гостей в нашем доме собралось много, и столы в зале пришлось поставить по диагонали. Веселились от души. Дима Берестов снимал празднество кинокамерой (эта дорогая для меня плёнка, на которой были запечатлены моя покойная жена Саша и теперь покойный Валя, к сожалению, пропала). Между тостами и танцами Валя читал свои стихи о нашем детстве и обо мне: «Мальчишка в тельняшке», «С тобой мы дружили, как дружат мальчишки», и посвященное мне «Исполнение желаний»:

О, как с тобой мечтали мы когда-то!
Их было столько, замыслов и грез,
Что, может быть, по тысяче на брата
Мечтаний тех исполнилось всерьез,
Хоть их не сразу в памяти находишь.
Вот, например: ты вправду офицер,
В шинели ходишь, сам машину водишь,
Имеешь настоящий револьвер.
А то, о чем мечтал я, как о чуде,
И для меня исполнилось давно:
Книг дома у меня полным-полно,
Купался в море, ездил на верблюде
И на любой сеанс хожу в кино.

На другой день мы с Валей распрощались. Это была наша последняя с ним встреча в этом доме, в этом дворе, с которым связано, как написал Валя в подаренной мне книге, столько прекрасных и светлых воспоминаний детства. Через несколько месяцев наш дом будет снесён.

Когда в Валином двухтомнике я прочитал «Еще про остров коммунизма», вспомнил, что Валя уже рассказывал мне об этом «острове».

Летом 1981 года мне предложили путевку в подмосковный санаторий «Семёновское». Скорые сборы и скорый отъезд. Вот и Москва. Переезжаю с Киевского на Павелецкий вокзал. Вспоминаю о поездке в 1945 году с этого вокзала к Вале в Горки Ленинские. С тех пор на этом вокзале я не бывал. С вокзала звоню Вале, чтобы договориться о встрече, но на звонок никто не отвечает. Его, как я узнал позже, не было в Москве, он отдыхал в каком-то Доме творчества.

На электричке еду до станции Митино, оттуда на санаторном автобусе в Семёновское. С соседом по комнате мне повезло: подполковник из Вильнюса Малахов Петр Дмитриевич (когда-то я с ним встречался во время службы в Прибалтике) был книголюбом и эрудитом, и нам было, о чём поговорить.

В лесу за рекой находилась, как мне рассказали, правительственная дача, её высоченный забор был виден из окон санатория (сколько же досок ушло на его сооружение!)

Снова звоню Вале и застаю его дома. Узнав, что я в Семёновском, он обещает меня навестить.

Однажды Петр Дмитриевич, придя с прогулки, сказал, что меня спрашивает какая-то странная пара. Я сразу понял, что это Валя и Таня, и не ошибся. А странность заключалась в их внешнем облике. На Тане было её излюбленное, неопределенного цвета, платье в виде балахона, а у Вали через плечо висела матерчатая сумка наподобие нищенской сумы (с похожей сумой до войны к нам во двор приходил старик, собиравший подаяния), в ней лежали книги, купленные им в Митино. Так что всем своим видом они уж очень отличались от нарядных обитателей санатория.

Мы долго гуляли по посёлку, осматривая местные достопримечательности. Их было не так уж и много: бывшая усадьба графа Алексея Орлова из красного кирпича (она выглядела разорённой и униженной), в которой жили солдаты охраны, бывшая ямская станция из такого же красного кирпича, да церковь на взгорке, не потерявшая былой красоты и тоже разорённая. К поселку примыкала липовая роща, вероятно посаженная еще во времена Алексея Орлова, вековые липы как раз цвели, и мы вдыхали их аромат.

Вот во время этой прогулки, указав на забор правительственной дачи (тоже своего рода достопримечательность), Валя и обмолвился, что ему довелось побывать за этим забором на встрече руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией. Я попросил рассказать подробнее, и Валя, с присущим ему юмором, описал саму встречу, и Хрущева, и всю бывшую с ним камарилью; рассказал и о том, какими яствами их там угощали.

В 1981 году отношение к Хрущеву было неоднозначным: кто-то его хвалил за разоблачение культа личности, кто-то ругал за авантюризм (кстати, в 1981 году мы должны были уже жить в провозглашенном Хрущевым коммунистическом обществе), и мне было интересно узнать, какое впечатление о Хрущеве Валя вынес из этой встречи. Ответ Вали меня удивил, он сказал, что никакого, а вся эта встреча была очередным пропагандистским мероприятием, вряд ли имевшим какое-либо практическое значение.

Я проводил Валю и Таню до автобуса, и мы договорились, что по окончании срока пребывания в санатории я заеду к ним. Так я и сделал. В память об этой встрече у меня осталась книга стихов «Читалочка» с Валиным автографом:

«Моим дорогим друзьям Саше и Вадиму Прохоркиным с любовью. Будьте – самое главное – здоровы, чтобы читать эту «Читалочку» внукам и правнукам. Ваш В. Берестов. 24.VII.81».

Так и было: эту «Читалочку» невестки читали моим внукам, а моя вторая жена Светлана, работавшая воспитателем в детском саду, читала её детям своей группы. «Читалочка» детям очень нравилась.

Когда я, проводив гостей, вернулся в палату, Петр Дмитриевич поинтересовался, кто это ко мне приезжал. Я ответил, что приезжал мой друг детства поэт Валентин Берестов с женой. И тут Петр Дмитриевич сказал, что ему знакомо имя Валентина Берестова, что в его домашней библиотеке имеются книги его стихов, которые он читает своим внукам. Я был приятно удивлен и обрадован: и до Литвы дошли Валины стихи.

Стихи и проза Вали были переведены на многие языки, их издавали не только в нашей стране, но и за границей, и даже в далекой Японии. Не могу не упомянуть и о таком интересном факте: в 1990 году на родине Цицерона в итальянском городе Арпино (Валя и там побывал), по просьбе его жителей, тексты стихотворений Вали «С птичьего полёта» и «Мир» были высечены на мраморной плите – на «Каменной книге поэзии». Кстати, я поинтересовался, имеются ли Валины произведения в Житомирской областной библиотеке, и оказалось, что имеются («Два огня», сборник стихов «Семейная фотография», «Ранняя любовь Пушкина» и др.).

Каждому из нас отведен свой срок жизни. Первым из самых близких нашей семье людей ушел из жизни отец Вали Дмитрий Матвеевич. Он был не так уж и стар, но война, плен, концлагерь подорвали его здоровье. Известие о смерти Дмитрия Матвеевича я получил от своей мамы. Было это в конце 1964 года, я служил тогда в поселке Ветрино Полоцкого района Витебской области. Моя мама, как самая близкая подруга Зинаиды Фёдоровны, принимала деятельное участие во всех ритуальных мероприятиях, связанных с похоронами. Мама мне всё подробно описала в своем письме.

После смерти Дмитрия Матвеевича Зинаида Фёдоровна искала утешения и находила его у моей мамы. А Валя, как и в годы войны, остался старшим в доме, и теперь оказывал Зинаиде Федоровне не только моральную, но и материальную помощь, впрочем, материально он помогал родителям и раньше.

Берестов с матерью

А в июле 1976 года умерла и Зинаида Фёдоровна. Это печальное известие я также получил от своей мамы. Она писала мне: «12-го умерла Зинаида Фёдоровна – у нее случился инфаркт. Так неожиданно. Она собиралась придти ко мне, я всё ее ждала и вдруг… Такое горе ужасное, я и сейчас не могу осознать. Валя рыдал у меня на груди, говорил: «Вы теперь моя мама, я буду теперь к Вам ездить…»

После сороковины мама мне написала: «Недавно отмечали 40 дней со дня смерти Зинаиды Фёдоровны. За мной явился Валя со своей падчерицей и каким-то славным художником. Были мы на кладбище, а потом пошли на квартиру Зинаиды Фёдоровны и там поминали. Всё готовили Димина Лида и Толина теща. Было все хорошо. Валя читал стихи. Немного всплакнули. А потом Валя вспомнил детство и тебя…»

Валя приезжал в Калугу и на полугодие смерти Зинаиды Фёдоровны, и на годовщину, и каждый раз приходил за моей мамой, а мама сообщала мне о его приездах.

Добралась смерть и до наших жен. 1 июля 1983 года умерла от меланомы моя жена Александра Васильевна, Валя называл её милой Сашенькой. В связи с её смертью Валя прислал мне чудесное, полное сочувствия и дружеской любви письмо. Вот оно:

«Дорогой мой друг Вадим! Вернулся и узнал горестную новость. Родные не сразу сказали мне всю правду, готовили…

Знай, что я с тобой, что я очень тебя люблю, береги себя для детей и будущих внуков, для нас, твоих друзей. Я знаю, как ты любил Сашу, какой дивной парой были вы друг другу, так и вижу перед собой ее открытое, счастливое, доброе лицо в тот далекий день, когда ты впервые меня с ней познакомил. Как я радовался за вас обоих! Я-то знал, кого она нашла в тебе, и видел, чувствовал, кого ты нашел в ней. И я понимаю, как много ты потерял!

Друг мой милый, пусть в эти горькие дни тебе поможет память нашего детства, от которого остался могучий дуб среди новых незнакомых зданий. Береги себя и ради Сашиной памяти. Не впадай ни в какую болезнь, не заболей от горя, пусть хватит у тебя сил на то, чтобы перенести его, а вернее, конечно же, носить его в себе всю жизнь, но вместе с самой этой жизнью, с тем, что она дала тебе и с тем новым, что она еще способна принести. Помни, что я всегда с тобой. И Таня тоже, и мои братья, и все Берестовы, которые любят тебя как брата. Твой Валя».

Такое письмо мог написать только истинный друг.

Саша болела долго, и моя мама – моя родительница и мой верный друг – не один месяц жила у меня в Житомире. Саша умерла на моих и её руках. После сороковины, чтобы вывести меня из горестного состояния, мама увезла меня в Калугу. Там я получил известие, что 28 августа у меня родился внук, названный Александром. Моя тетка Варя, узнав о рождении внука, сказала: «Вот и утешься: Бог взял, Бог дал».

Узнав, что я в Калуге, Валя не мог не приехать, чтобы разделить со мной мое горе, и он, не мешкая, приехал. Известно, что время – лучший лекарь. Но лечит и природа. Наверное, Валя понимал это, потому что сразу же предложил мне совершить прогулку по Оке на судне на подводных крыльях, кажется, оно называлось «Ракета». Мой милый Валя, как хорошо он это придумал.

Встаем рано утром. Берем с собой моего племянника Романа и пешком идем к пристани. По Воробьевке спускаемся к Оке, где «Ракета» ожидает пассажиров. День обещает быть солнечным и тёплым. Пассажиров мало, садимся впереди, где лучше обзор.

Плывем! Проходит стороной
Причал с притихшею толпою,
Седые ветлы над водой,
Песок прибрежный золотой,
Табун коней у водопоя.

Быстро промелькнули заводские и хозяйственные постройки, протянувшиеся вдоль левого берега реки, за ними речушка Калужка, впадающая в Оку. Где-то здесь должна быть песчаная коса, на которую Лёсик Чудов водил нас ловить пескарей. Дальше высокий, как утес, берег. По утверждению краеведов, там, на этой горе, было первое калужское поселение. Высокие берега отражаются в реке. Какой чудесный вид! Говорим о том, что с воды красота природы воспринимается иначе, чем с суши. Я давно уже это заметил, еще, когда с братом жены Анатолием ходил на яхте из Таганрога в гирло Дона. Рассказываю об этом Вале. Он согласен со мною, говорит, что отражение усиливает восприятие окружающей нас природы, её красоты. Прочитав много позже в Валиных воспоминаниях о Тане, что «отражение – это искусство, создаваемое самой природой» (об отражении берёзы в пруду), вспоминаю, что примерно о том же самом Валя говорил мне тогда, при поездке по Оке. Высокие берега, отражаясь в реке, делали её зеленой, и только посередине реки была видна узкая голубая полоска отражённого неба, по этой полоске и мчалась наша «Ракета». Это было так сказочно красиво.

Пересекаем Никольскую паромную переправу, и вскоре «Ракета» причаливает к правому берегу. Тут только мостки и никаких построек. Выясняем время обратного рейса и узкой, мало хоженой тропинкой, направляемся к деревне. Деревня какая-то неуютная, запущенная. С её грязных, истолчённых прошедшим стадом улиц, с трудом находим дорогу за околицу, в луга. Они бескрайней лентой тянутся вдоль Оки. Боже мой, сколько прекрасного сена здесь можно заготовить! – чуть ли не в два голоса восклицаем мы, а наши СМИ только и говорят о нехватке кормов. Долго гуляем, вдыхая запахи пахучего разнотравья. Но я замечаю, что Валя часто останавливается – его мучают приступы стенокардии. Так, с остановками, идём всё дальше и дальше, туда, где, словно поссорившись друг с другом, поврозь стоят одинокие берёзки. Возле одной из них Валя находит выводок грибов. Это подосиновики. Отдыхаем, перекусываем и не спеша, идем назад. «Ракета» доставляет нас в Калугу, когда день уже на исходе. Усталые и умиротворенные, приходим к нам домой, где нас ждет ужин, заботливо приготовленный моей мамой. Валя любит её стряпню и с завидным аппетитом поглощает всё, что мама выставляет на стол, а она норовит подложить ему еще и еще кусочек чего-нибудь вкусненького. «Наверное, он плохо питается», – говорит мне мама, когда Валя уходит.

Какой Валя молодец! Как здорово он придумал эту прогулку! Как ловко сумел отвлечь меня от печальных мыслей. Валя – настоящий друг!

Вскоре, тоже в 1983 году, умирает жена Вали Таня. Наступает моя очередь утешать Валю. Я в Москве и останавливаюсь у него. Вся квартира увешана картинами работы Тани. Видеть раньше мне их не доводилось, видел только её офорты (в 1977 году Таня подарила мне несколько офортов, они чудесны). На картинах, в основном, цветы. Я не знаток живописи, но картины мне понравились. Валя тяжело переживает потерю жены.

Розы в свете морозного дня.
У могилы стою на ветру.
И впервые утешит меня
Мысль о том, что я тоже умру.

Валя как бы раздавлен навалившимся на него горем. Говорит только о Тане: каким ему она была хорошим другом, как хорошо его понимала, какая была талантливая и не только как художник, но и как литератор, что сказки, которые она сочиняла, замечательны, что признание пришло к ней слишком поздно, что по-настоящему Танин талант будет оценен только теперь, после её смерти.

Я не берусь судить, действительно ли Таня обладала теми качествами, которыми наделял её Валя – слишком редко я с ней встречался, слишком мало её знал. Но не Валя ли когда-то писал: «Влюбившись, мы наделяем предмет своего увлечения всеми дорогими для нас качествами. В том числе и теми, какими он не обладает». Не хочу умалять достоинств Тани – об умерших говорят только хорошее или ничего. Время всё поставит на свои места. Так оно и случилось: время признало её и как художника, и как сказочницу. А то, что Валя был с Таней счастлив – это факт, и убедительным свидетельством тому – Валин очерк «Лучшая из женщин».

Моя любовь тебя пережила…
Любовь ли? Век горюй и плечи горбь.
Любовь была светла и весела.
А это – боль утраты. Это – скорбь.

Когда настало время уезжать мне из Москвы, Валя, как мне показалось, стал выходить из того состояния, в котором я его застал, кризис в какой-то мере застопорился. Я понял, что Вале надо было просто выговориться, поговорить с кем-то о Тане. И этим кем-то стал я. Все это мне было знакомо: пережив смерть своей жены, я лучше, чем кто-либо другой, понимал чувства Вали, и старался найти нужные слова утешения, соболезнования. Но Валя, очевидно, не очень-то и нуждался в этих словах, ему надо было выплеснуть наружу всё то, что у него накопилось, было внутри, жгло его, поделиться своим горем с близким ему человеком. Такого человека, умеющего слушать, он и нашел в моем лице. Я расстался с Валей, будучи уверенным, что в какой-то мере самой встречей с ним снял с его сердца часть мучившего его гнёта.

Валя очень долго не имел нормального жилья. После студенческого общежития на Стромынке, где он только не жил! Вот несколько его московских адресов из моих записных книжек:

Стромынка, 32, комн. 588, затем 365;

Химки, Пионерская, 7-а;

2-й Зачатьевский пер., д. 2, корп. 7, кв. 13;

пр. Вернадского, 22, кв. 42;

ул. Ново-Черемушкинская, 48, корп. 2, кв. 14.

Наконец, Валиной рукой в моей записной книжке вписан его последний адрес (очевидно, это было сделано при встрече в Калуге):

Берестов В.Д. Москва, В-485, ул. Волгина, 19, кв. 32. Число 32 мною зачеркнуто и вписано новое – 96.

Почти по всем, указанным выше пяти адресам я у Вали бывал и видел все неудобства этих временных пристанищ для творческой работы. Больше всего мне запомнилось Валино жилище в бывшем Зачатьевском женском монастыре, запомнилось длинным, мрачным, неприветливым коридором, уставленным газовыми плитами, детскими колясками, велосипедами, разным хламом, другими вещами – приметами коммуналок. Этим коридором, опасливо озираясь, мы с супругой пробирались к комнате, в которой жили Валя, Лариса и их маленькая дочка Маринка. Но Валя жил по этим адресам, Валя там творил, принимал там своих многочисленных друзей, и все эти адреса следовало бы увековечить мемориальными досками – он того достоин.

Вале было необходимо не только нормальное жилье, был необходим и нормальный быт. Последнее лучше всего могла обеспечить его мама. И Валя, и его родители всерьез вынашивали идею их переезда в Москву, конечно, если Валя получит большую квартиру. В 1961 году Зинаида Федоровна вышла на пенсию, и вопрос о переезде встал еще более остро. Весной 1961 года я находился в Москве в составе парадной группы нашего полка. Апрельским днем я вырвался на денёк в Калугу, чтобы повидаться с мамой и другими близкими, конечно, навестил и родителей Вали, о чём уже упоминал выше. Они были очень обрадованы встречей со мной. Вот во время неё Зинаида Федоровна и Дмитрий Матвеевич и поделилась со мной своим желанием перебраться в Москву, чтобы с Валей жить одной семьей, и мы долго обсуждали эту тему. Итак, была нужна большая квартира, и её получение стало для Вали заветной мечтой. Но в 1964 году умер Дмитрий Матвеевич, квартирный вопрос оставался нерешенным, и идея переезда затухла сама собой.

И всё же наступил тот день, когда заветная мечта Вали осуществилась – он смог, в конце концов, купить квартиру на ул. Волгина не далеко от Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы, и не какую-нибудь, а трехкомнатную.

Кстати, проезжая на улицу Волгина мимо этого, ничем не привлекательного в архитектурном отношении здания, я всегда вспоминал слышанный от Вали каламбурный стишок:

Был бы ум бы
У Лумумбы,
Нам бы Чомбе
Нипочём бы.

Имя борца за освобождение Африки Лумумбы и его идеологического противника Чомбе знали тогда все.

Но о Валиной квартире. Когда я приехал в Москву, и Валя с вокзала привез меня к себе, оказалось, что квартира у него двухкомнатная. Я был в недоумении. Две комнаты для Москвы, конечно, хорошо, но Валя и Таня – творческие люди, им необходимы места для работы, а работать негде, поскольку почти всю квартиру занимают Валин архив, рукописи, книги, Танины художественные принадлежности. Одна из комнат превращена в художественную мастерскую, в ней работала Таня, посередине комнаты стоял станок для печатания офортов, мольберт, холсты, в общем, её царство. В другой комнате – рабочее место Вали. Тут его стол с пишущей машинкой, горы бумаг, книг, журналов. В обеих комнатах теснота, беспорядок и никаких признаков уюта. «Как тебе тут работается?» – интересуюсь я, в ответ Валя только пожимает плечами. Позже он признался мне, что поменялся квартирами с Таниной дочерью Галей: ей он отдал свою трехкомнатную в этом же доме, а себе взял её двухкомнатную. Увидев недоумение на моем лице, пояснил, как бы оправдываясь, что Галя и её муж – художники, и им нужна дополнительная площадь под мастерскую (им нужна, а Вале – писателю и Тане – художнику – нет). Уверен, что этот обмен не обошёлся без воздействия Тани. Тогда-то я и исправил в своей записной книжке число 32 на 96.

Квартира № 96 по ул. Волгина стала последним пристанищем Вали в этой жизни.

В очерке о встречах с Маршаком Валя вспоминает, какими словами он наставлял его во время одной из встреч: «Получше заботьтесь о своем здоровье! Человек – могучее существо! Копите силы для дальнего пути! Для великих замыслов!»

Валя в те годы был худ и хил, и Маршак знал, что говорил: «Получше заботьтесь о своем здоровье!» Чтобы реализовать «великие замыслы», а их – замыслов – было у Вали великое множество, здоровье, конечно, было необходимо. И жаль, что Валя не внял наставлениям Маршака. Своё здоровье, крепостью которого Валя изначально не отличался (а ведь имя Валентин с латинского – сильный, здоровый), он совсем не берёг, и многие вынашиваемые им замыслы – великие и не очень – остались не реализованными.

Здоровье у Вали было давно подорвано. Военное лихолетье, нищенские студенческие годы, длительные и изнурительные экспедиции, неустроенный быт, и, наконец, неудачная первая женитьба – быстро дали о себе знать. Всегда худой (и даже тощий), Валя рано начал полнеть – удел многих сердечников. И можно было только удивляться, как с больным сердцем он мог быть таким непоседливым. Всё закончилось инфарктом. Оправившись после него, Валя не изменил свой образ жизни и по-прежнему оставался неисправимым непоседой.

При наших встречах, а также когда я видел Валю по телевидению, а его стали довольно часто показывать («В нашу гавань заходили корабли», «Вокруг смеха», «Белый попугай»), я замечал его полноту, одутловатость. Проблемы со здоровьем оставались, но сам Валя о них ничего не говорил – он не любил жаловаться, плакаться. И о его проблемах со здоровьем я стал узнавать от своей мамы.

В феврале 1976 года я лежал в центральном госпитале РВСН в Одинцове с острым инфекционным миокардитом и хотел дать знать о себе Вале, но он жил уже в новой квартире по улице Волгина, и я не знал, как с ним связаться. Написал об этом маме в Калугу, в ответ она написала: «… Вчера я ходила к Лиде Берестовой узнать телефон Вали. Но, оказывается, у Вали на новой квартире еще не было телефона. Лида мне рассказала, что Валя очень плохо себя чувствует. Перед тем, как идти на улицу, пьет нитроглицерин, а иначе задыхается. Выглядит плохо. Постарел очень».

Когда меня выписали из госпиталя, за мной приехала сестра Эла и сопроводила меня, еще не окрепшего от болезни, в Калугу, где я несколько дней набирался сил среди родных и близких.

Приехал в Калугу и Валя. Он подарил мне несколько своих книг со стихами, написав на одной из них: «Дорогому Вадиму, самому первому моему другу. Пожалуйста, не болей. Твой Валя. 2.III.76».

Прочитав эти слова, я с упреком сказал Вале: «Меня просишь не болеть, а сам совсем не бережёшься, и твоя Таня тебя не бережёт. Посмотри на себя в зеркало, на кого ты похож. Вот дам тебе и Тане нагоняй». И что же? Валя стал заверять меня, что чувствует он себя вполне сносно. И что Таня о нём заботится. Ой, ли? Было ли ей до того, занятой своим творчеством? Она ведь тоже была из породы чудаков, не от мира сего, и ничего не видела вокруг себя. Валя меня не убедил. Можно ли было ему верить? А о том, как мучили Валю приступы стенокардии во время нашей прогулки по Оке в 1983 году, я уже упоминал.

Но Валя – непоседа, продолжал мотаться по заграницам, вел активный образ жизни, и много работал. Всё это не могло не кончиться плохо: Валя снова «заработал» инфаркт.

В один из моих приездов в Москву (кажется, это было в конце лета 1986 года) Валя рассказал мне, как это случилось, как тяжело и долго он болел, находился, чуть ли не при смерти. Он долго лежал в больнице, но и там оставался оптимистом и не терял чувства юмора, о чем свидетельствуют его стихи «В больнице». Мне особенно понравились «Надпись на своей кардиограмме»:

Сердце подлое, о чем
Толковало ты с врачом?

И еще «Поздравление медикам»:

Поздравляем бесконечно
И желаем долгих лет.
Самый искренний сердечный
И сосудистый привет!

Потом, когда Валя уже долечивался дома, приходящие медики, считая, что у него «денег куры не клюют», требовали «дать на лапу», а после их ухода Валя обнаруживал, что в стоящих в прихожей стеллажах с книгами, недоставало самых лучших и редких изданий. Рассказывал об этом горестно и как-то потерянно. Раньше таким растерянным и безысходным я Валю никогда не видел, разве что когда он рассказывал мне о некрасивом конфликте, который у него случился с первой женой.

Валя умер после поездки в Нью-Йорк к дочери Марине и внукам Раулю-Антонио и Марине-Эсперанса, с ними он отмечал свое семидесятилетие. Там же выступил перед студентами русской кафедры Колумбийского университета с лекцией о любимом им Пушкине. Это был не первый и, можно сказать, уже привычный для него полет через океан, но, к великому сожалению он оказался последним.

Марина рассказывала, что в Нью-Йорке Валя чувствовал себя прекрасно, был весел и бодр. Он так радовался, что сбежал из Москвы от предстоящего юбилея и так боялся возвращения обратно. Перед возвращением в Москву Марина предложила папе пожить у неё несколько месяцев, дописать воспоминания, и он с радостью согласился, хотел по прибытию в Москву сразу же продлить визу и лететь к Марине обратно. Марина убеждена, что не надо было ей отпускать папу назад в Москву. Вернувшись в Москву, Валя столкнулся с какими-то неприятностями, очень его взволновавшими, после чего и наступил кризис с летальным исходом.

Как и многие другие русские поэты, Валя был поэтом по состоянию души.

Перебираю его книги. Вот «Отплытие» – его первая книга, изданная в 1957 г., следующая «Жар-птица» – это уже 1958 год. С этих пор Валя стал регулярно печататься. Эти обе книги попали ко мне не из его рук. Зато все последующие Валей мне подарены и имеют его дарственные надписи. Исключение – двухтомник, вышедший уже после его смерти, он был подарен мне его братом Димой.

Мне очень дорога невзрачная на вид книжка стихов «Идя из школы» (1983 г.), дорога автографом: «Герою этой книги Вадиму Прохоркину с неизменной, почти полувековой дружбой и любовью. В. Берестов. 2.VIII.84». В книжке все стихи обо мне Валя пометил красной пастой, а против стихотворения «Великан» написал: «Лёсик», я же добавил: «Чудов».

Я люблю Валины стихи. Они не вычурные, не заумные, они доходчивы и понятны. То, о чём в них говорится, мне известно, будит воспоминания. Валины стихи любит и вся моя родня. Мы ревниво следили за Валиным творчеством, ждали его стихов, с восторгом встречали каждую его новую книгу. На Валиных стихах выросли наши дети и внуки.

Валины стихи легко читаются, в них чёткая рифма. А главное их достоинство – доступность.

Мое восприятие Валиных стихов, очевидно, иное, чем у других читателей, которые не были знакомы с ним лично, не были знакомы с его семьей, не жили с ним на одной улице, не играли в одни игры, не читали одних и тех же книг, не мечтали вместе:

О, как с тобой мечтали мы когда-то!
Их было столько, замыслов и грез…

Многое, о ком или о чём писал Валя, было мне знакомо и узнаваемо, поскольку он писал не только о своем детстве, он писал о нашем детстве: стихотворение «Великан» – это о Лёсике Чудове, «Девочка с мячом» – о девочке с нашего двора Соне Гусаровой, «Дом с мезонином» – о доме купца Капырина на нашей улице, «Подростки» – о «войне» мальчишек улица на улицу.

Или возьмем песенку детей из рассказа «Как найти дорожку к дедушке в сторожку»:

Белка, Белка, расскажи,
Белка, Белка, покажи,
Как найти дорожку
К дедушке в сторожку?

Для обычного читателя – это какая-то абстрактная сторожка, в которой живет дедушка-лесник. А для меня это сторожка – из нашего детства, она и теперь стоит в калужском бору. Когда-то поблизости от неё, в тени высоких сосен, были врыты столы и скамейки для горожан, приходивших в бор на отдых, а в сторожке можно было взять напрокат самовар. Вот эта сторожка, возле которой мы не раз с Валей бывали, и стала прототипом сторожки, которую искали дети в Валиной сказке.

Детские стихи Вали вообще великолепны.

Петушки распетушились,
Но подраться не решились,
Если очень петушиться,
Можно перышек лишиться.
Если перышек лишиться,
Нечем будет петушиться.

Разве не здорово! Детям очень нравятся петушки, которые распетушились.

В Валиных стихах мы не выискивали ни подражаний, ни заимствований. Это дело критиков и мэтров от поэзии.

Я так и не понял, почему Валя так ужаснулся вопроса Пастернака, есть ли в его стихотворении «Срочный разговор» любимейшее слово Пушкина «бледный» (об этом Валя пишет в своих воспоминаниях о Б. Л. Пастернаке). Неужели на этот эпитет наложено табу? Да таких «любимейших» слов у Пушкина не перечесть, и что? Теперь поэты не могут этими словами пользоваться, чтобы не получить обвинение в заимствовании? Я уверен, что Валя эпитет «бледный» не заимствовал у Пушкина, и совсем зря он так трепетно последовал совету Пастернака, поменяв его на «синий». Бледный – это слабоокрашенный, и, уверен, таким слабоокрашенным Валя и видел лунный свет на стенах древней крепости. Пастернак же своим вопросом и советом принудил Валю видеть лунный свет синим, то есть, заставил лгать.

Еще в 14 лет Валя писал «О подражании»:

В моих стихах находят подражанье
Творениям поэтов дней иных.
Да, для меня их стройное звучанье
Дороже детских опытов моих.

Тогда, в 14 лет Валя был начинающим поэтом и, возможно, не избежал подражаний, заимствований (ведь учитель Вали К. И. Чуковский ценил отроческую переимчивость), но не он ли закончил это стихотворение вещими словами:

…Так и поэт.
Он подражает много,
Но если он решил и тверд душой,
Ему своя откроется дорога:
Иди по ней и стань самим собой.

И Валя стал самим собой, даже если вы найдете в его стихах чье-нибудь «любимейшее» слово.

В моих старых записных книжках я нашел несколько Валиных стихов 40-х и 50-х годов. Помнится, что я переписывал их у родителей Вали, которые скрупулезно собирали всё сочинённое Валей. Анатолий Дмитриевич рассказывал, что вырезки Валиных стихов из периодики собирал Дмитрий Матвеевич. Он вклеивал их в специальный альбом, из которого я, наверное, и переписывал стихи.

Стихи «Отец мой! Ты не шлешь известий», «Поэзия или археология?», «Без человека техника мертва» и другие записаны мною в первоначальном виде, а в двухтомнике они даны в новой, переработанной редакции. А некоторых стихов из моих записных книжек ни в двухтомнике, ни в других ранее изданных Валиных книгах я не нахожу. Это два стихотворения из «Калейдоскопа» («Рот посинел и смотрит прямо в небо» и «Покинув край, войною разорённый»), «Недвижимы деревья бульвара», «Гонителям Робсона» и три стихотворения под общим названием «Гимн метро». Возможно, эти стихи печатались в каких-то газетах или журналах.

Вот эти стихотворения:

В путь снаряжая сына своего,
Как горестно седая мать рыдает!
Но в смертный бой за Родину
Дрожащею рукой благословляет.
Как детям тяжело любимого отца
Утратить навсегда в начале жизни,
Но и они напутствуют бойца:
Иди отец, и верен будь отчизне!
И он идет, покинув милый дом,
Решимостью исполнен величавой.
Иль умереть лицом к лицу с врагом,
Иль сокрушив его, придти со славой.

Это стихотворение с некоторыми изменениями (и не полностью) упоминается Валею в его воспоминаниях о Чуковском «Совсем недавно был Корней Иванович».

О, эта пошлость! В годы изобилья,
Когда весною жизнь озарена,
Прекрасное скрывая серой пылью,
Весь праздник жизни портит нам она.

Когда ж беда нависнет грозной тучей,
Она опять возникнет на пути.
И, ставши грязью, липкой и вонючей
Мешает нам бороться и идти.

КАЛЕЙДОСКОП
(тыловые картинки)

Рот посинел и смотрит прямо в небо.
Недвижные зрачки потухших глаз,
Зажат в руке иссохший ломтик хлеба –
Он есть уже не мог в последний час.
Покинув край войною разоренный,
Он пал вдали от милой стороны.
Не пулею, так голодом сраженный –
Одна из жертв безжалостной войны.

Все эти три стихотворения входили в цикл «Стихи о войне» и помечены мною 1942-м годом.

Недвижимы деревья бульвара.
Кто-то звезды над ними зажег.
Чуть белеет на дне тротуара
Сладковатый декабрьский снежок.

Погляди, как плывет полнолунье,
Голубое – над миром огней.
О, пойми же, ведь мы накануне
Мудрых, ясных, ликующих дней.

Сколько силы в душе человека!
Сколько счастья в полете ума!
Красотою двадцатого века
Нам в лицо задышала весна.

Декабрь 1945 г.

ГОНИТЕЛЯМ РОБСОНА

Дорогу в мир вы Робсону закрыли.
Вы захотели рот зажать певцу.
Но встретитесь вы снова как в Пексиле
С Америкой его лицом к лицу.
Не будет Робсон жертвой вашей злобы,
И в вашу дверь стучится новый век
Недаром там, в пустыне небоскребов,
Поет о братстве черный человек.
Он родину найдет в стране своей,
В Америке. Теперь я вижу в ней
Не бронзовую мертвую свободу,
А Робсона, поющего народу.

ГИМН МЕТРО

I. В век электричества – это не чудо –
Мчать под землею во все концы:
Но для кого, зачем и откуда
Станции эти, эти дворцы?
Не тихим парадом музейных витрин,
Не пышностью памятников старины.
К народу в движенье людей и машин
Выходит искусство моей страны.
Запомнить навек эти люстры, пилоны,
Скульптуру и камня зеркальную гладь.
И знать, что ты молодой и влюбленный,
И только – прекрасное можешь создать.

II. Вечно куда-то торопишься, занят
(Нельзя же часами глядеть в подземелье!)
Скользнешь по сияющим стенам глазами
И вот уже мчишься в гремящем туннеле.

Но в новогоднее утро раннее
Вся Москва на подземном гулянье.
Можете, граждане,
Видеть воочию
Открыта для каждого
Новая очередь!
С морозных улиц мы
Толпою живою
Пришли, любуемся
Подземною Москвою.
Ходим и рады –
Метро – что надо!
Вверху колоннады,
Внизу колоннады!
Свет дневной,
Цвет любой,
Розовый и голубой!
Легкий путь из Замоскворечья нам
Во все районы, считай, обеспеченным.

III. А помнишь, как плакали дети и матери,
В метро на полу ожидали рассвета.
Казалось, поднимешься на эскалаторе –
Скорей домой! – Разрушен… нету!
Здесь выступил Сталин. Потом, проходя
Ласкал он детей и вступал он в беседы.
И видели люди в улыбке вождя,
В спокойной улыбке предвестье победы.
Он – главный строитель! На улицу выйдем –
В морозом пылающий день новогодний.
Он с нами! И все мы по-новому видим,
Прекрасное завтра в прекрасном сегодня.
Пора на работу! И каждый идет
К себе в институт, к себе на завод.
А где-то шахтеры, бетонщики, зодчие
Готовят в подарок нам новую очередь.

По всей видимости, эти стихи Валя не поместил в двухтомник, ввиду несовершенства одних, неактуальности и конъюнктурности других. Но стихи интересны, интересны хотя бы тем, что, сравнивая их с теми стихами, которые Валя напишет позже, можно проследить, как он рос творчески, как от отроческих опытов пришел к зрелому, характерному только для него, мастерству.

Не нахожу я опубликованным и стихотворение, написанное Валей в альбом Рины Зелёной. В книге «Разрозненные страницы» Рина Васильевна пишет: «Однажды в моем альбоме появились такие строки:

Я помню эту елку,
Где самый первый раз
Я видел Вашу челку
И робко слушал Вас.
И понял я – на свете
Вы больше всех нужны:
Замечательные дети,
Настоящие ребёнки –
И мальчишки и девчонки
В Вас одной заключены.
В. Берестов»

Видимо, эти строки пришлись по душе Рине Васильевне, если она поместила их в свою книгу. А Валя почему-то их не опубликовал.

Почему не включен в двухтомник «Гимн метро», понятно. В нем есть такие строки:

Здесь выступил Сталин. Потом проходя,
Ласкал он детей и вступал он в беседы.
И видели люди в улыбке вождя,
В спокойной улыбке предвестье победы.

Дело прошлое. Вообще-то в те годы мы верили в «вождя всех народов» и приписывали ему такие качества и поступки, которых у него, как говорят, и близко не было. Был ли Валя искренен, когда сочинял это стихотворение, или покривил душою из-за конъюнктурных соображений, ответ надо искать в его «Покаянии», написанном в 1991 году.

И Мудрый, Родной и Любимый
Входил в наши песни и сны.
И пели мы, как херувимы,
На празднестве сатаны.

Не мог Валя любить Сталина, хотя бы даже из-за тех унижений и страданий, которые от сталинщины пережил его отец.

Вот что я могу сказать о Валиных стихах как рядовой читатель, не искушенный во всех тонкостях поэтической кухни.

Что же касается не стихотворных Валиных произведений, то его мемуары «Светлые силы», которые, к сожалению, остались не законченными, мне близки, понятны и интересны. То же самое могу сказать про повести об археологах «Государыня пустыня» и о рассказах и очерках об археологии «Фата-Моргана». К такому их восприятию я был изначально подготовлен Валиными рассказами о его замыслах и планах.

Когда же Валя поделился со мной своими замыслами писать о Пушкине, я был ошеломлён и удивлён одновременно: ишь, на что замахнулся! И, конечно, был очень заинтригован. Я знал, что еще с детских лет, когда мы с ним от корки до корки прочитали тот заветный пушкинский том, подаренный мне в 1937 году кузиной Таней, Валя был влюблён в Пушкина. Потом, повзрослев, прочитал всё, что было написано Пушкиным, и всё (или почти всё), что было написано о нём. Но одно дело – любить Пушкина, интересоваться им, другое дело – писать о нём, ведь писать можно о чём-то новом, не открытым другими. Такими были мои рассуждения. Я еще не знал, что Валя, много и скрупулезно занимаясь Пушкиным, уже увидел то новое, что еще не увидели, не исследовали и не опубликовали другие. Валя кропотливо трудился. Он рассказывал мне о поездках в Ленинград в Пушкинский дом и работах над пушкинскими рукописями. Если Валю допустили до рукописей великого поэта, то это серьезно, размышлял я.

Очередная встреча с Валей в Москве в 1980 или 1981 году. Интересуюсь, как с Пушкиным. И узнаю, что начало уже сделано: в «Литературной России» (№ 22 от 30.05.80 г.), под рубрикой «Гипотезы, догадки, предположения», опубликована статья Вали «От ямщика до первого поэта» (о том, что такое «лестница чувств» и о двух вновь обретенных стихотворениях Пушкина). Читаю статью и не могу скрыть восхищенья. Ай, да молодец Валя! Неужели появился новый пушкинист (потом в некрологе на смерть Вали «Вечёрка» назовет его «блестящим пушкинистом»).

Прошу Валю подарить мне экземпляр еженедельника, но оказывается, это последний авторский экземпляр – всё уже роздано. Валя в нерешительности, но видимо, сжалившись надо мной, отдает мне газету. Теперь она хранится у меня.

Интересная деталь. На этом экземпляре газеты в название статьи «От ямщика до первого поэта» рукою Вали вписано несколько слов, отчего заголовок зазвучал так: «От В. Берестова – ямщика до первого в будущем поэта А. Чернова». От Вали я знал о его дружбе с московским поэтом Андреем Черновым (кто-то назвал его Валиным учеником), но знаком с ним не был. Очевидно, Чернов хороший поэт, если Валя прочил ему такое будущее.

Как я могу заключить, и А. Чернов питал к Вале добрые чувства и ценил его талант, о чём свидетельствует его статья «Смеется тот, кто смеется за 70», опубликованная в канун Валиного семидесятилетия в «Новой газете». Кстати, в этом же номере еженедельника (№ 12, 30 марта – 5 апреля 1998 г.) сообщается о присуждении Вале учреждённой газетой литературной премии имени А. Д. Синявского «За достойное творческое поведение в литературе».

Валя продолжал работать и дальше над пушкинской темой, о чём рассказывал мне при наших встречах. Пушкиниана его увлекла, она стала ему по силам. Появились новые статьи, и жаль, что не все они у меня имеются. В 1988 г. Валя сообщил мне (я звонил ему, чтобы поздравить его с 60-летием), что очередные статьи будут напечатаны в журнале «Огонёк» и еженедельнике «Неделя». «Неделю» я получал по подписке, и в № 22 от 30 мая – 5 июня прочитал статью «Тени в волшебном фонаре». «Огонёк» № 23 нахожу в газетном киоске, в нём статья «Невольная исповедь Пушкина».

И вот, наконец, Валин двухтомник. Его завершают две (как Валя пишет в предисловии, дорогие ему) работы о Пушкине.

Работы Вали о Пушкине я нахожу толковыми, умными и, конечно, интересными.

Итак, новый пушкинист состоялся. Повторю за «Вечеркой»: «блестящий пушкинист».

Не теряю надежды, что не далеко то время, когда будет издано полное собрание сочинений Валентина Берестова, в которое войдет всё, что он успел написать, в том числе дневники и письма.

В воспоминаниях «Весёлый барабанщик» о Булате Окуджаве (не могу не упомянуть о том, что в 1950-х годах Окуджава работал преподавателем русского языка и литературы в 5-й средней школе, в которой я когда-то учился) Валя пишет, что перед отъездом Окуджавы в Париж (где он и умер) его навестили Валины друзья Андрей Чернов и Олег Хлебников, и в разговоре о Вале Окуджава сказал: «Среди нас, шестидесятников, Валя выделялся одним большим недостатком. Мы были ершистые, а его все любили». Помолчав, добавил: «А теперь я думаю, недостаток ли это?»

Действительно, разве это недостаток, что Валю все любили. Его нельзя было не любить. Любила его и вся моя родня. Моя мама называла Валю милым. Он и был милым. Для моей родни Валя был как член семьи, его и любили как своего.

О некоторых чертах Валиного характера я уже упоминал в первой части воспоминаний, так что, возможно, повторюсь.

Валя был непривередлив и неприхотлив ни в одежде, ни в еде; его мало волновали бытовые условия, уют. Везде, где он жил, царил художественный беспорядок. Мои знакомые, которых мне случалось приводить к Вале, увидев беспорядок, хаос, пыль и паутину в его жилищах, удивленно спрашивали меня: «А живет ли тут женщина?», на что я уклончиво отвечал, что здесь живут творческие люди.

Что касается неприхотливости, то к ней Валю приучили военные годы, интернатская и студенческая жизнь, длительные археологические экспедиции.

Я уже упоминал о том, что из-за странностей в поведении Валю считали чудаком, человеком не от мира сего, таким считал себя и сам Валя, помните: «Идет человек не от мира сего…» Таким Валя был в детстве, таким остался, когда стал взрослым. Валя не умел устроить свой быт, поэтому я и был убежден, и это убеждение, повторюсь, разделяла и Зинаида Фёдоровна, что рядом с ним должен был находиться ангел-хранитель, который все заботы о Валином быте, о нормальном здоровом питании, об опрятности его одежды взял бы на себя, оставив ему заниматься только творчеством.

Конечно, можно было нанять домработницу, но Валя не был еще настолько хорошо материально обеспечен, чтобы позволить себе такую роскошь. И всё же домработница у Вали появилась, и мне довелось с ней познакомиться.

В 1984 или 1985 году я со своей свояченицей Клавой был в Москве проездом из Калуги в Таганрог, и мы несколько дней жили у Вали на улице Волгина. Вот тогда-то я и узнал, что Валя завел домработницу. Правда, с её появлением в двух жилых комнатах мало что изменилось – в святое святых домработницу Валя предпочитал не допускать, она царствовала на кухне. Целыми днями Валя где-то пропадал по своим делам и даже не всегда ночевал дома (кажется, он ездил в Переделкино), и мы с Клавой свободное от беготни по городу время проводили в беседах с этой женщиной. Не знаю, была ли она коренной москвичкой, но городского в ней виделось мало, наверное, она перебралась в Москву из деревни. В ней просматривались и крестьянская мудрость, и крестьянская основательность, и крестьянская хитрость, и крестьянская спесь. Москвичей она считала бездельниками, недотёпами и неумехами. А поскольку им (москвичам) требовались услуги таких, как она, женщин, умеющих вести домашнее хозяйство, она чувствовала над ними свое превосходство, и была уверена, что в столице она не пропадет.

Беседовать с этой женщиной было интересно, и я захотел узнать её мнение о Вале. Конечно, и Валю она считала недотёпой, неумехой, ни к чему не приспособленным взрослым дитятей, а то, чем он занимался (литературным трудом) – баловством. По этой причине её отношение к Вале было снисходительно-покровительственным.

Но почему-то эта домработница долго у Вали не задержалась. В мой следующий приезд (я приезжал с женой Светланой) её уже не было.

Упоминал я и о мягкости Валиного характера, о его толерантности, об отсутствии каких-либо признаков агрессивности. Валя был очень деликатным человеком. Как говорил один из его близких друзей поэт Наум Коржавин, Валя вежливо мыслил. Снова обращаюсь к свидетельствам Ларисы Васильевны Соколовой. В разговоре со мной о Вале она приводила такие примеры Валиной деликатности. Так, при игре в штандер или лапту игрок, поймавший мяч, должен осалить, то есть ударить мячом, другого игрока. И если я и другие мальчишки, как правило, салили больно, то Валя бросал мяч так, что боли не причинял. И второй пример: купаться на Яченку с нами иногда ходили и девчонки. Никаких надувных кругов или пузырей для плавания в те годы не было, и для этой цели девчонки приспосабливали обыкновенную наволочку. Чтобы из наволочки получился пузырь, её сначала надо было намочить, а потом надуть, Мокрая наволочка воздуха не пропускала, получался пузырь, с ними девчонки и плавали. Мальчишки же, из озорства, подныривали под девчонок и дергали за наволочку, чтобы из неё вышел воздух. Всё кончалось визгом девчонок и смехом мальчишек. Так вот, такого озорства Валя никогда не допускал. Лариса Васильевна не могла не запомнить этих примеров Валиной деликатности, поскольку именно её мальчишки, прежде всего, старались и побольнее осалить, и вырвать наволочку из её рук, – так они выражали к нравившейся им москвичке своё «повышенное внимание».

Еще надо отметить, что Валя никогда не метал молний и грома, не выходил из себя и злым его, наверняка, никогда никто не видел, он никогда никого не осуждал и ни о ком не говорил плохо. Добрый дядя Валя, – говорили о нём. И правильно говорили – только таким и мог быть детский поэт. Но это не означало, что Валя был простаком, что все окружающее видел только в розовом цвете. В нашей жизни хватало негатива, и Валя, как и многие другие, был чем-то возмущён, к чему-то относился критически.

Повторюсь еще раз: Валя не любил жаловаться. И если уж жаловался, значит, его допекло. Так, однажды он мне пожаловался, что его обошли какой-то премией (или присвоением какого-то звания). Я мог только посочувствовать. Мне было известно, что Валя являлся лауреатом Государственной премии Российской Федерации за книгу «Улыбка», был награжден Почетным дипломом Международного совета по детской книге. И это почти всё, а он, вне сомнений, заслуживал большего внимания. «Вечёрка» написала в некрологе: «Не добрал премий и регалий». Не добрал – это не взял, а следовало бы написать: обошли премиями и регалиями. Или еще точнее: несправедливо обошли премиями и регалиями. Не являлось ли такое отношение к творчеству Вали следствием интриг в Союзе писателей, членом которого он был с 1957 года? Не мне об этом судить, но такой вопрос напрашивается.

Наум Коржавин в некрологе в связи со смертью Вали написал: «Ему не было додано. Десятилетиями он оставался в тени. Теперь значение его будет высветляться». Что верно, то верно. Но почему у нас всегда так: значение, признание заслуг, признание таланта,– все после смерти.

Однако надо не забывать, в какое время мы жили, и если подумать, то можно найти и иные причины, по которым Валя в советское время мог быть обойден премиями и регалиями. Для этого надо вспомнить, что Валя поставил свою подпись под письмом 62 писателей, выступивших в защиту Синявского и Даниэля, а в 1966 году написал стихи «Вокруг А. Синявского и Ю. Даниэля»:

Поздно ночью КГБ
Не ко мне пришло. К тебе!
За тобой, а не за мной!
Слава партии родной!

В те годы власти такую вольность не прощали.

Что же отличало Валю от других? Это наличие таких качеств, как обладание хорошей, цепкой памятью, наблюдательностью, зоркостью, способностью подмечать такое, чего не все замечают. Впечатления детства Валя хранил всю жизнь, о чём свидетельствуют его стихи: о детстве он писал и тогда, когда ему было за сорок, и когда было за пятьдесят.

А думал я, с детством прощаясь,
Что нету возврата туда.
Теперь я легко возвращаюсь
В далекие эти года.
Иду к незабытому дому,
К друзьям незабытым бегу.
Но только в том мире любому
Судьбу предсказать не могу.

У Вали было хорошо развито чувство юмора. Его юмор тонок и изящен. Недаром Валю приглашали на телевидение на такие передачи, как «Вокруг смеха» и в клуб «Белый попугай».

Был ли Валя подвержен тщеславию? В какой-то мере – да. Еще в 1949 году он задавался вопросом:

Но скажут ли, что я недаром жил
И голос мой услышала страна?

Но кто не ищет славы, признания? Для творческого человека признание его трудов не может быть безразличным, и осуждать творческого человека за тщеславие было бы некорректно.

Много можно написать, каким был Валя. По профессии он был археологом, он стал поэтом, прозаиком, пушкинистом – в этом было его призвание. Но кроме профессии археолога у Вали была еще одна профессия. После смерти Юрия Никулина «Аргументы и факты» написали, что по профессии Юрий Никулин был хороший человек. Вот и Валя был по профессии хороший человек. ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК!

Не могу не привести здесь и те слова, которыми охарактеризовала Валю поэтесса Новелла Матвеева: «Если бы меня спросили, кто – человек столетия, я бы сказала Валентин Берестов. Потому что именно таких людей двадцатому веку не хватало больше всего». Лучше о Вале не скажешь! Лучшей характеристики ему не дашь!

«Мне жалко тех, кто его не знал», – так написал о Вале Олег Хлебников, и это истинно так. Я знал Валю, был его другом, и тем счастлив.

В заключение о том дубе, о котором Валя упоминает в письме, присланном мне в связи со смертью моей жены Саши. Когда родилась Софья Анатольевна Жижина, её тётка, Софья Сергеевна Гусарова, в честь её рождения посадила в цветочный горшок жёлудь. Жёлудь дал всход, и медленно пошел в рост. Несколько лет маленький дубок жил на подоконнике среди комнатных цветов, пока ему не стало там тесно. Тогда Софья Сергеевна пересадила дубок под окна своей квартиры, выпустила его на вольное житьё.

Мне было лет семь или восемь. Я хотел сделать лук и искал во дворе подходящую для этого палку. Мой взгляд упал на дубок. Будет очень хорошая палка для лука. Но мои попытки сломать дубок не удавались. Он был гибок и крепок, и как я ни гнул его в разные стороны, дубок не поддавался, устоял.

С тех пор прошло много лет, много утекло воды, многое изменилось на нашей Пролетарской улице. Уютная и тихая, она приглянулась богатому и всесильному Моторному заводу, который вознамерился построить в нашем квартале комплекс детских дошкольных учреждений. В конце 70-х годов по чётной стороне улицы начали сносить дома, и первым был снесён дом, в котором жили Берестовы. Такая же участь постигла и «дом с мезонином». Дошла очередь и до нашего дома № 82. Дом не хотел умирать и долго сопротивлялся насилию. Купцы строились основательно, и стоило большого труда, чтобы разрушить то, что было сделано прочно и надолго. Когда же, наконец, дом был обрушен, среди балок и досок был найден портрет купца Ченцова. Он как бы явился из прошлого, чтобы посмотреть на печальный конец своего семейного гнезда.

На месте снесённых домов детский комбинат, в конце концов, был построен, и наш квартал стал неузнаваем. Но двор нашего детства не исчез бесследно. Там, где он был, как памятник о нём, «среди незнакомых зданий» остался стоять могучий дуб, выросший из жёлудя в цветочном горшке.

Каждый раз, когда я приезжаю в Калугу, я иду на нашу Пролетарскую улицу, на улицу Валентина Берестова, полюбоваться на этого великана и попросить у него прощения за то, что когда-то я, по неразумению, покусился на его жизнь. Приходил сюда и Валя, чтобы посмотреть на наш дуб, пообщаться с ним, получить вдохновение для новых стихов о нашем детстве.

Дуб среди незнакомых зданий

Дуб стоит, и стоять ему сотни лет живым свидетелем наших детских игр и забав.

Вот и всё, что я смог написать о Вале и о том, что его окружало. Написал и о себе, ибо были мы, как я уже отмечал, не разлей вода. И не только о себе, но и о некоторых приметах того времени, на которое пришлось наше детство и юность: о лихолетье, репрессиях, голоде и лишениях, когда из еды – 150 граммов хлеба и щепотка соли, а из одежды – выцветшая футболка. Описав эти приметы, наверное, поступил правильно: будет легче представить, в каком котле мы варились, каким воздухом дышали, что влияло на наше становление.

Менялось время, менялись взгляды и убеждения. Теперешняя жизнь так сильно перемешала обычаи и нравы, что многие и вовсе потеряли жизненные и нравственные ориентиры – кому и во что верить, каким авторитетам поклоняться. И вот уже взято под сомнение философское понятие, что общественное бытие определяет сознание; а общество возвращается к тому, от чего ушло с такими огромными и невосполнимыми потерями – вопреки марксистско-ленинской теории исторического материализма о смене общественно-экономических формаций стало строить капитализм.

Был лозунг такой: «Смена смене идет».
За сменою смена, вперед и вперед.
Мы думать не думали, что бизнесмену
Придется шагать коммунистам на смену.

Менялись и мы с Валей. Находясь под идеологическим прессом, и мы были «совками»:

Мы пели, как горы сдвигают,
Меняют течение рек,
Как песни нам жить помогают,
Как вольно живет человек.

А когда всё перевернулось, на многое мы стали смотреть другими глазами, удивляясь тому, в каких шорах жили прежде.

Но какие бы зигзаги не делал наш жизненный путь, как бы ни менялось наше мировоззрение, мы не менялись в главном. Мы были и остались оптимистами, не потеряли веры в человеческий разум, в любовь и дружбу, в добро и справедливость, не потеряли убеждения в том, что красота спасёт мир: красота нравственная и душевная, красота человеческих отношений, красота природы, красота искусства.

И еще: описывая те или иные события, я писал «мы с Валей», не отделяя его от себя, а себя от него. В этом, наверное, и заключается понятие «не разлей вода».

Валя говорил, что детство не забывается, оно остается с нами. Детство – наша сердцевина. Поэтому я хочу закончить свои воспоминания Валиным стихотворением «Сердцевина»:

Как-то в летний полдень на корчевье
Повстречал я племя пней лесных.
Автобиографии деревьев
Кольцами написаны на них.

Кольца, что росли из лета в лето
Сосчитал я все до одного:
Это – зрелость дерева, вот это –
Юность тонкоствольная его.

Ну, а детство где же? В середину,
В самое заветное кольцо,
Спряталось и стало сердцевиной
Тонкое смешное деревцо.

Ты – отец. Так пусть же детство сына
Не пройдет перед тобой, как сон.
Это детство станет сердцевиной
Человека будущих времен.


Ниже привожу тексты писем, полученных мною от Вали в 1941-1949 годах, и даю к ним свои пояснения. Подлинники 12 писем (№№ 2, 4, 5, 8, 10, 15, 21, 22, 26, 30, 31 и 33) находятся у Анатолия Берестова, подлинники остальных писем Марина Берестова передала на хранение в Российский Государственный архив литературы и искусства.

1

РСФСР, Г. Калуга, Тульской области, улица Пролетарская, д. № 82, кв. 1, Вадиму Прохоркину
Уз.ССР Г. Ташкент, ул. Лабзак, проезд Уйчи, Берестов Валентин
Почтовый штемпель: Ташкент, 15.9.41

Здравствуй, Вадим!

Письмо к Вадиму Прохоркину

Приехал в Ташкент благополучно. 3-го/IХ уже пошел в школу. Мой двоюродный брат Коля мне очень понравился. Он работает в читальне, и я вместе с ним учу уроки. Узбекский язык очень трудный. По остальным предметам получаю «отлично». Мой «первоклассный» братец Володя очень хорший и ласковый мальчик. Тетя Надя тоже очень хорошая и веселая. Живу я в старом городе. Улички тут узкие, дома глиняные тысячалетней давности. В таком доме живем и мы. Зато новый город прекрасен. Идешь по улице и думаешь, что это парк. Дома там похожи на дворцы. Да и в старом городе теперь есть очень хорошие улицы. Тут около нас кинотеатр «Ватан», сад им.Пушкина и школа. Школа 4-х этажная. Она окружена парком. Перед школой – фонтан. Вадим, пиши, получил ли перове письмо. Пришли карточку Элочки и, если есть, Виталика. Поцелуй Виталёнка за меня. Привет маме, бабушке, дяде Пете, ребятам. Пиши. Валя Б.


Согласно календарному штемпелю, письмо прибыло в Калугу 25.09.41 г., т. е. менее, чем за две недели до нашого бегства от немцев, после чего Валя с его «Ташкентским адресом» превратился в связного «у семей, развеянных войной» (см.его стихотворение «Ташкентский адрес»).

Первое письмо Вали, отправленное им с попутной станции, не сохранилось.

Тетя Надя – старшая сестра Зинаиды Федоровны, Коля и Володя – её сыновья, двоюродные братья Вали и Димы.

О Коле Похиалайнен («Один из них в Ташкенте жил,//Другой приехал из Калуги») см. стихотворение «Меценат сорок первого», а также в ч.I «Совсем недавно был Корней Иванович».

2

Внимание! Внимание! Говорит Ташкент! Слушайте новогоднюю передачу.

Здравствуй, Вадим! Последние известия.

Наши войска вступили в Калугу и заняли мою родину – Мещовск. Ура! Мама собирается по окончании войны туда (в Калугу) поехать. От папы писем нет. Учусь на отлично.

Поздравляю с Новым 1942 годом! Новогодние пожелания.

Тебе желаю на отличных и хороших отметках догнать и перегнать свой класс. Желаю возмужать, окрепнуть силой и умом, быть всегда здоровым и бодрым. Видя, что ты совершенствуешь свой почерк, желаю тебе успеха и в этом деле. Желаю прочитать побольше интересных книг.

Элочке. Желаю ей кукольного царства, конфетного государства, шоколадной республики и королевства бубликов.

Маленькому шемонаичнику Виталику. Желаю научиться ходить как конь, прыгать как заяц, писать пока как курица лапой, рисовать как мороз на окнах.

Тете Тамаре. Сладко спать, романы читать, малышей не обижать.

Киселене (Кл. Сергеевне). Жить поживать, добра наживать, иголки не терять и Элочку за ними под стол не гонять.

Соням (тете и полутете). Всего, что самим хочется.

Всем. Получить письма от Ив. Конст. и дяди Лени.

Новогодний подарок.

Новый адрес Н.Н. Дьяконова: г. Красноярск п/о 14, Красмашзавод, до востреб.

Внимание! Слушайте сводку погоды.

1-го, 2-го, 3-го, 4-го, 5-го, 6-го, 7-го января – погода замечательная. Температура +15. На крышах пробивается молодая травка.

Ночь с 7-го на 8-е – Выпал снег.

С 8-го по 11-е мороз. Солнца нет. Снега мало.

Прослушайте краткую информацию о проведении каникул!

1-го сидел дома, писал стихи. 2-го – с Колей бродил по городу. Здесь много замечательных домов с колоннами. Ташкент исходить нельзя; 3-го – то же, что и 1-го; 4 –бродил один. У Коли еще не кончилась учеба; 5,6,7, – однообразные дни, скучал, – 8-го ходил во дворец пионеров (по-узбекски Пионерсарай) на новогоднюю елку, 9, 10,11 – заболел и сидел дома; 12-го иду в театр им. Муками на встречу с писателями. Я тебе уже писал, что посетил кино и видел «Гибель Орла», оперном театре – «Евгений Онегин», в школе «Белый вальс» и «Суворов» и Корнея Ивановича Чуковского, автора «Мойдодыра» и др. Я тебе послал 5 писем.

Вы прослушали (вернее прочитали) новогоднее письмо.

Остаюсь. Примите все семейные уверения в совершеннейшем к вам почтении.

В. Берестов


Дата письма не указана, но то, что оно было написано 11.01.42 г. видно из его содержания («9, 10, 11 – заболел и сидел дома, 12-го иду в театр»).

Наши войска вступили в Калугу и заняли мою родину – Мещовск. Калуга была освобождена от немцев 30 декабря 1941 г., Мещовск – в первых числах января. Новость об освобождении Калуги в нашу семью принесла знакомая калужанка. Был быстро накрыт импровизированный стол. Кто-то принес спирт и все выпили за радостное известие.

Киселена (Кл. Сергеевна). Так в детстве я звал свою бабушку Клашу, о чем Вале было известно.

Соням (тете и полутете). Тетя – Софья Сергеевна Гусарова, полутетя – Софья Анатольевна Жижина («Девочка с мячом»), с ними наша семья бежала из Калуги от войны.

Всем. Получить письма от Ив. Конст. и дяди Лени. От моего отца и дяди Лени, мужа Софьи Сергеевны, мы не имели тогда никаких известий, о чем я писал Вале.

Я послал тебе 5 писем. Из них сохранилось только одно – предыдущее. В одном из пяти посланных мне писем Валя сообщал первый адрес брата моей мамы дяди Коли (Н. Н. Дьяконова), в этом письме – его новый адрес.

3

Здравствуй, Вадим!

Получил твое письмо. Вот адрес А.Ф.Гусарова (по конверту, а полный, который в письме, Димкой потерян во время моей болезни): Казахская ССР, ст.Павлодар Омской ж.д., домуправление № 47-НЖЧ, Гусарову А.Ф.

Наша жизнь.

Мама послала письмо в НКО, чтобы сообщили что-нибудь о папе, в Калужский горсовет, чтобы сберегли оставшиеся вещи, так как мы думает туда вернуться весной, в Советское информбюро с просьбой сообщить инициалы и военное звание того командира Берестова, о котором сообщалось в утреннем сообщении 19 января. На все эти письма ответа мы еще не получили, также как и от папы, от которого нет писем уже 4-ый месяц. Живем мы, как свиньи, в грязной комнатушке с глиняным полом и закопченными стенами. Утром в ней стоит густой дым от топящейся печки, а вечером мрак, потому что нет лампы. Сейчас мы съели хлеб по карточкам за 2 дня и едим по 200 грамм, которые нам дают в столовой вместе с двумя порциями щей без мяса по 2 руб., от которых горит рот, благодаря перцу, которого здесь не жалеют, потому что столовая узбекская, да еще едим сухарики, которые Димка выпрашивает у нашей соседки бухарской еврейки Тамары. Мама постоянно ворчит, а Дима постоянно следит за мной, чтобы я не съел чего-либо лишнего, читает твои письма, обыскивает мой портфель и таскает тетрадки. Потому я не могу иметь ничего своего. Ну, довольно об этом. Теперь об учебе. II-ую четверть окончил с хорошей отметкой только по физкультуре, а по остальным предметам – отлично. Я здесь преобразился. Теперь я не рвусь на всякую общественную работу, не выдаю товарищей и нахожусь со всеми в дружеских отношениях. Нашу школу из прекрасного 4-хэтажного здания, утопавшего в зелени, с фонтаном, садом перевели в одноэтажную кибитку, которую не топят и в которой нам приходится учиться в три смены. Я очень часто не посещаю школу, потому что идет дождь и стоит непролазная грязь, а сапоги у меня дырявые. Поэтому я довольно часто нахожусь в обществе сопливого мерзавца Димки, который всячески пытается сделать мне зло. Маму, которая балует его, он называет дурой и боится как бы она «не сожрала все» по его выражению. На Новый год на каникулах стояла наша апрельская, даже майская погода и мы с Колей часто посещали Новый город, который не обойти за год, и находили много прекрасных зданий. Мы видели также 4-х генерал-майоров, несметное множество польских офицеров в погонах и с блестящими пуговицами, а также польских солдат, одетых в английскую форму с винтовками в руках. Ну, вот! Писать больше нечего. Конечно, передаю всем привет. Вадим, пиши мне чаще. Мы будем держать с тобой связь, а когда встретимся, расскажем друг другу много интересного. Пиши.

30/I 42 г. Твой друг Валя Берестов.

P.S. Спасибо Виталику за его «куруську». Поцелуй их обоих.


Ташкент – каменный город («таш» – камень, «кент» – город). Узбек – настоящий князь («уз» свой, сам, настоящий, «бек» – князь).

В январе 1942 года и мы, и Софья Сергеевна Гусарова с Соней жили в Шемонаихе, мы – в пристанционном поселке, Софья Сергеевна с Соней – в так называемом копай-городе. Получив письмо Вали с адресом дяди Лёни, мы сразу же сообщили им эту радостную весть. Благодаря «ташкентскому адресу» связь с дядей Лёней была установлена.

Брат Вали Дима отличался необузданным, взрывным характером и в детстве частенько досаждал родителям и Вале своими выходками, а случалось и мне. Однажды я ему чем-то не угодил. Не долго думая, он кинул в меня камнем, который попал мне в лицо, разбив до крови губу.

По своему характеру письмо резко отличается от предыдущих писем: Валю угнетают отсутствие известий от отца, неустроенность жилья и быта, болезни и голодные дни.

4

21. 03. 1942. Здравствуй, Вадим!!!!!!!!!!!!! и т.д.

Получил недавно 2 твоих письма и в свою очередь послал тебе 2, на которые пока не получил ответа. Недавно нами получено письмо из Калуги от папиной племянницы В.Богачевой, у которой остались наши вещи. Она пишет, что все наши вещи целы кроме швейной машинки, которую папа взял за 5 дней до занятия Калуги. Пишет также, что «немец все надоедает бомбежкой». Квартира наша цела, но занята строительным техникумом. Напиши, получил ли ты ответ от Клевцова. Эти дни погода у нас меняется. Позавчера стоял жаркий день. Вчера к утру выпал снег, который к полудню растаял и снова стадо жарко. Сегодня тепло, но сейчас солнце скрылось, и все небо покрылось тучами. Крыши все ярко-зеленые. На тротуарах цветут одуванчики. Узбеки уже продают какие-то синие цветы. На рынке ожидается появление свежих овощей.

Теперь о моей учебе. Учусь только на «отлично». Каникул у нас не будет, но зато быстрее кончим учиться. Я сейчас много читаю и очень увлекаюсь стихами Байрона. На лето мы с Колей наметили много прогулок по городу и за город. Окрестности вокруг очень интересные. По одну сторону от нас по направлению к нашей школе находится орденоносный театр Хамза – здание в восточном стиле с башней и арабскими узорами, далее на улице Хамза расположено здание, на крыше которого ходит медведица, еще далее – узбекский театр Юного зрителя, парк им. Пушкина, высокий купол мечети. Если пойти в другую сторону, выйдешь на трамвайную остановку Хаура и ул. Навои. Эту улицу хотели сделать главной улицей города, на ней воздвигнули несколько прекрасных зданий, стали строить новые, но война помешала строительству. Кстати, и наша кибитка предназначалась на слом. Первой остановкой будет Шейх-ан-таур (какое прекрасное название). Это ворота с куполом и арабскими надписями. Недалеко от него находится прекрасный театр им. Муками. Я был внутри этого здания на встрече с писателями. Недалеко от нас есть также различные мечети, минареты, купола и тому подобные восточные сооружения. Ну, пока хватит об этом.

Я забыл тебе написать, что когда лил дождь, наша глиняная хижина превратилась в решето и протекла повсюду так, что тете Наде приходилось ежечасно целыми корытами выносить из дома воду. Недавно со мной был еще один случай. Я, по своему обыкновению, вышел вечером после школы погулять на свежем воздухе. Вдруг около столовой встречается мне какой-то пьяный, усатый мужчина в папахе, пожимает мне руку и предлагает денег. Я, удивившись, спрашиваю его, кто он такой и почему он мне предлагает эти деньги. Незнакомец ответил: «Ты, Коля, не бойся, что от меня такой запах. Я сейчас обедал с укротителем львов. На деньги. Поешь, если голоден». Я сказал, что его денег мне не надо и ушел. Вот такой случай!

Наша мама бросила работать на фабрике. Очень устает. От папы нет вестей, а в мае кончится денежный аттестат. Какие известия имеешь ты от своего? Пиши. Пока все.

Твой друг В. Берестов.


Напиши, получил ли ты ответ от Клевцова. Валентин Клевцов – член нашей детской компании, «Вадимовой ватаги», как называл ее Валя. Он со своими родителями оставался в оккупированной Калуге.

5

27. 03. 1942. Здравствуй, защитник!!!!

Получил твое письмо из Защиты, немедленно переменил адрес на твоем конверте и выслал тебе одно неотправленное письмо. Пишу еще одно. Я послал после получения твоего письма еще два письма в Шемонаиху.

Получил ли ты их?

Получил письмо из Калуги от В. Клевцова и очень благодарен тебе за то, что ты выслал ему мой адрес. Твоих писем у меня много и мне очень интересно их перечитывать. Когда встретимся, у нас рассказов хвалит на полгода. Думаете ли вы вернуться в Калугу? Мама рвется туда всей душой. Еще более подстегнул к этому отъезд нашей мебельной фабрики обратно в Калугу. Мы получили письма от Марфы Петровны и нашего завуча Фед. Вас. Весна вступила в свои права. Плоские крыши превратились в сплошной зеленый ковер. Кустарник по краям тротуара и сирень оделись листвой. В садах цветут абрикосы и персики. Но ташкентская весна любит капризничать. Позавчера стояла теплая майская погода, которая к вечеру сменилась нестерпимой духотой. Всю ночь лил дождь, а утром выпал снег. В середине дня выглянуло солнце, и снег немедленно начал таять, но солнце скрылось и снова стало пасмурно и холодно. Наутро был мороз 8 (мороз за всю зиму был раз 10), который сразил все цветы абрикосов и персиков. Днем уже стояла жара’. Сейчас грязь уже высохла, трава зеленеет, солнце светит, как ни в чем не бывало. Недавно мне пришлось быть свидетелем землетрясения. Пока все. Живем мы сейчас лучше, чем зимой. Розыски папы продолжаются. Привет всем!!! Как поживает Виталий Иванович? Как здоровье кукол Элеоноры Ивановны? Поцелуй их от моего имени (не кукол, а Элочку и Виталика). Остаюсь вот уже почти 14 лет В. Берестовым и 4-ый год твоим другом.


В марте 1942 года мы переехали на станцию Защита. Два письма, посланные Валей в Шемонаиху были мною или не получены, или пропали позже.

Твоих писем у меня много и мне очень интересно их перечитывать. Когда встретимся, у нас рассказов хватит на полгода. О первой нашей встрече после трехлетней разлуки см. в тексте воспоминаний.

Плоские крыши превратились в сплошной зеленый ковер. Очевидно, именно тогда Валя сочинил стихотворение «В эвакуации»:

…И кровли плоские с зеленою травою
Лужайками висят среди садов.

Розыски папы продолжаются. О том, что от отца Вали нет известий, Валя писал и в предыдущих письмах. Очевидно, в эти дни появилось стихотворение «Отцу».

Марфа Петровна Кучепатова с мужем и сыном Юрой проживала в одном доме с Берестовыми.

Остаюсь вот почти уже 14 лет В. Берестовым и 4-й год твоим другом. Это еще одно подтверждение, что Берестовы переехали в Калугу в 1938 году.

6

Ст. Защита Томской ж. д. дом НКПС № 20, кв. 4. Прохоркину Вадиму
Уз. ССР, Ташкент, Октябрьский р-н, ул. Лабзак, пр. Уйчи, д. № 49. Валентин Берестов

5/IV/42 г. Здравствуй, «защитник»!!!

Послал тебе 2 письма в твою Защиту, но ответа не дождался. Пишу еще. У нас весна. Дожди бывают, но прежнего холода не приносят. Деревья покрываются листьями. Веет теплый и свежий ветер, поднимая целые облака розовых лепестков урюка. Ночи сейчас теплые и безлунные. В прошлый выходной день ездил вместе с Колей к Текстильному комбинату, где очень приятно провели время, лежа на густой траве и вдыхая запах цветов. Ничто не напоминало близости завода или даже о том, что я нахожусь в городе и в Ср.Азии. Совсем, как в России в мае.

Сегодня мои занятия были прерваны звуками веселой музыки. Выйдя на улицу, я увидел двух стариков, одного с инструментом в виде флейты. Другого с бубном. Вместе с ними с собравшейся толпой вошел во двор. Даже выздоравливающие бойцы из госпиталя пришли туда на звуки музыки. Старики уселись на тахту и принялись дудеть и бить в бубен, а мальчишка-узбек, который пришел вместе с ними, начал плавно прохаживаться по кругу стуча чем-то вроде кастаньет. Хозяйка бросила ему деньги, которые он подобрал, сделав мостик. Затем она вынесла на подносе две лепешки, халву и еще что-то. Старики, завернув в салфетку приношение, важно вышли, продолжая и на улице дудеть и барабанить. Оказалось, что дочь хозяина родила, а те пришли её поздравить.

Учусь пока еще сносно. Каникул не было, но зато кончили учебу раньше и испытаний будет меньше. Что тебе пишут из Калуги? Пока все.

Привет вам от всех. Наилучшие пожелания малышам.

Твой друг Валя Берестов.

P.S. Мне уже 14 лет (1 апреля). Заранее поздравляю тебя с твоим днем рождения (28/IV).

7

Ст. Защита Томской ж. д. д. НКПС № 20, кв. 4, Прохоркину Вадиму
Уз. ССР, Ташкент, Лабзак, Уйчи, 49, В. Берестов

30/V.42 г. Здравствуй, Вадим!

Получил твое письмо. Итак, продолжаю рассказ о моей встрече с Чуковским. Он был у нас в читальне Дв. Пионеров 10/V и читал свою новую сказку. После чтения я подошел к Чук. И подал ему свои стихи. Он внимательно прочитал их и многие похвалил! Особенно понравились ему стихи о Лермонтове (ты их знаешь) и баллада «Редеда и Мстислав». 17/V был у него дома, где познакомился с Квитко, автором «Письма Ворошилову», который (не Ворошилов, а Квитко) напророчил мне блестящую будущность. Я знаком также с Лежневым, автором книги «Правда о Гитлере». Недавно я записался в читальню Дворца Пионеров. Читаю много. За последнее время прочитал стихи Байрона, баллады Жуковского, «Крошка Доррит» Диккенса и перечитал «Отверженные» В.Гюго. Кроме того, прочитал и выписал много всевозможных стихов. Испытаний у нас не было, т.к. 6-9 кл. выслали в колхозы. Меня освободили, по зрению. Погода хорошая, хотя дни жаркие. Трава на крышах выгорела. В продаже появилась черешня и клубника. Учебный год я кончил на «отлично». Димка – на хорошо. Больше, кажется, писать нечего. Такие однообразные дни. Мой привет и наилучшие пожелания всем членам семьи. Особенно Виталику и Элочке.

Пиши! Жду ответа. Твой В.Берестов.


Письмо с началом Валиного рассказа о Чуковском не сохранилось.

Свою встречу с Чуковским 10 мая 1942 года Валя подробно описал в очерке «Совсем недавно был Корней Иванович». В очерке нет никаких упоминаний о стихотворении «о Лермонтове», которое, как пишет Валя, понравилось Чуковскому и которое якобы я знаю, нет этого стихотворения и в двухтомнике его сочинений. Почему? Возможно, оно не сохранилось.

Как и до войны, Валя много читает: «День промелькнул за окнами читальни…» (см. стихотворение «В читальне»).

8

9.11.42. Здравствуй, Вадим!

Получил твое письмо, написанное сухим канцелярским языком. Но я не обижаюсь и спешу тебе отвечать.

Теперь я нахожусь в детдоме и собираюсь устроить сюда Диму, который дома мерзнет и не ходит в школу. Одежда и обувь у меня есть, заниматься можно. Кормят плохо, но и дома едва ли бы было мне лучше.

Теперь я часто бываю у Чуковского. Перепечатываю на пишущей машинке и сейчас могу быстро печатать обеими руками.

Сейчас наступили морозные дни, кое-где лежит снег. Скоро начнутся занятия в школе, т. к. ребята вернулись с хлопкоуборочной. Им пришлось идти по снегу и грязи 20 км.

Теперь о моей жизни в детдоме. Устроился я сюда с помощью одной учительницы и нахожусь в детдоме с 27 октября. Среди ребят я чуть ли не самый старший. Четырнадцатилетних тут мало. К 7-му ноября нарядили нас в костюмчики, шелковые рубашки, очень хорошо накормили. Теперь кормят неважно. Например, вчера завтрак – чай с халвой и 150 граммов хлеба, обед – борщ и 100 г. хлеба, ужин – хлеба 150 г. и щепотка соли, Иногда в обед бывает второе, а на ужин варят манный суп.

Друзей у меня нет, кроме двоюродного брата Коли, которого я навещаю довольно часто. Он один заменяет мне всех.

Меня устроили в хорошую библиотеку, теперь я много читаю.

Вот пока все. Привет всем вашим. Пиши!

До свидания! Auf Wiedersehen!

Твой В. Берестов.

Мой адрес: Ташкент, ул. Лянгар, д. № 88, детский дом № 21.


Теперь я часто бываю у Чуковского. Перепечатываю на пишущей машинке и сейчас могу быстро печатать обеими руками. См. ч. 2 «Совсем недавно был Корней Иванович»: «Корней Иванович научил меня печатать одним пальцем на своем «ремингтоне».

Кормят плохо, но и дома едва ли бы было лучше.

Как пышен юг!
Как странно голодать,
Когда вокруг
Такая благодать!

9

Тульская обл. Калуга, ул. 1905 года, д. № 61, кв. 1, Прохоркину Вадиму Ивановичу
Ташкент, Шахризябская, 104, Берестов В.
Почтовый штемпель Ташкента от 9.3.44

Дорогой Вадим!

Прости, что не писал. Хотел нагрянуть сам, как снег на голову. Да, не вышло. Приеду ко дню твоего рождения. Жить буду на Пушкинской у тети. Вещи наши целы. От папы нет писем. Родные что-то знают, но скрывают.

Димка устроился на Госзнак учеником гравера, если выдержит месячное испытание, поедет в Москву. Мои ташкентские друзья почти все разъехались. Переписываюсь с ними. Так что здесь мне почти нечего делать.

В Ташкенте с ноября замечательная погода: снега нет, тепло, сухо. Ночи теплые, а днем даже жарко. Распускаются почки, цветут одуванчики, продаются фиалки. А как у вас?

Очень хочу поскорее с тобой увидеться. Каким ты стал. Я теперь в очках, почти не вырос. Всё – (следующие слова жирно замазаны цензурой). Теперь нет ни того, ни другого, ни третьего.

Рисуешь ли? Пишет ли отец? Как учишься? Что читаешь? Как поживают бабушка, мама, Элочка, Виталик? Привет им всем, а также Валентину Клевцову и Олегу Кудрявцеву.

Скоро увидимся. Твой друг Валя Берестов.

P.S. Оказывается, мои стихи действительно передавали по радио. Ни с того, ни с чего получил гонорар.

Вадим! Теперь жди моих писем часто. Я хочу загладить свою вину. Теперь наша дружба прошла испытание временем и пространством. Ведь между нами 2 ½ года разлуки и 2 ½ тысячи километров. Моя мама шлёт привет всей вашей семье.

Твой Валя


Очень длительных перерывов в нашей переписке не было и разрыв между этим и предыдущим письмом в 1 год и 4 месяца – может свидетельствовать о том, что часть писем утрачена.

Приехать в Калугу к моему дню рождения у Вали не получилось. В конце апреля он уедет из Ташкента, но не в Калугу, как предполагал, а в Москву, где «Усилиями лучших представителей творческой интеллигенции был определен в интернат при школе Памяти Ленина в Горках» (см.об этом «Светлые силы. Мои встречи с Пушкиным»).

Олег Кудрявцев проживал в частном доме, расположенном на углу улиц Пролетарской и Герцена напротив дома, в котором жили Берестовы.

В 1943 году Валей было написано много стихов, но какое из них передавалось по радио, он нигде не указывает.

10

1.12.1944 Вадим!

Последние письма из Ташкента и из Калуги сплошь ругательные. Меня называют и сволочью, и скотиной и правильно делают. Что за свинство не писать старым друзьям. А ты самый близкий друг и поэтому перед тобой я виноват втройне.

Вадим! Мне очень хотелось бы тебя увидеть, но на зимние каникулы я приехать не смогу – нужно получить паспорт и прочие дела. Но летом приеду обязательно.

Принят в комсомол. А ты? Работаю лаборантом при физическом кабинете. Школа у нас подопытная, преподают логику и психологию. Ребята хорошие – очень тихая, благополучная школа.

Все лето дежурил на поле, даже могилу копал. Учусь и вовсе не отлично. В 1-ой четверти 1 тройка, 4 четверки, остальные 5. Очень много читаю. И первый раз за столько лет увидел зиму и нашел, что это очень хорошо, а в Ташкенте привык бояться ее.

Вот пока и все. Жди следующего письма. Там напишу подробнее.

Твой друг Валя.

Привет всем. Умеет ли Виталик считать и читать. Как учится Элочка?


Согласно штемпелю на конверте письмо было отправлено 1. 12. 44 г.

Школа у нас подопытная, преподают логику и психологию. Речь идет о Школе памяти Ленина в Горках Ленинских.

Учусь и вовсе не отлично. В 1-ой четверти 1 тройка, 4 четверки, остальные 5. «Тройка» была по анатомии. Об этом Валя написал в своих воспоминаниях «Мои встречи с Пушкиным».

11

Г. Калуга, ул. 1905 года, д. 61, кв. 1 Прохоркину Вадиму Ивановичу
п/о Ям, Подольского района, Московской обл. Ленинские Горки

5. III. 45 г. Вадим! Здравствуй!

Очень здорово, что ты написал мне такое интересное и многозначительное, скажу даже, поучительное письмо. Сейчас, когда я держу перед собою все твои письма за эти годы, исключая первое, которое потерял, я вижу растущего и мыслящего человека, своего друга во всём его движении. Чёрт возьми! Мы здорово изменились за эти годы, но мы не изменились друг к другу, а это самое главное.

Твои характеристики Фатыча и Новосельцева мудры и ловки. Фатов когда-то был моим дружком (не другом), очень меня поддразнивал, мы с ним когда-то вместе делали стенгазету, причем ни он, ни я не умели рисовать и писать красивым почерком. Он часто меня злил, становился неприятным, но что-то поддерживало наши дружеские или «дружковские» отношения. Пиши мне о нём, передавай привет, скажи, что я просил написать мне. Новосельцеву тоже передай, только он мне не напишет, он и тогда был лентяем и учился как-то по инерции.

Ты читаешь Ильфа – это хорошо Я тебя буду бить, если ты не прочел или давно не перечитывал «Одноэтажную Америку». Очень хорошая, живая, наполненная книга, сейчас, когда кончается война, после Крымской конференции особенно интересно перечитать её.

Еще ты очень хорошо делаешь, когда пишешь о себе, о том, что тебе говорят, какие у тебя учителя, что тебе нравится – это очень передает тебя самого, а ведь мне очень хочется тебя видеть. Ну-с, это всё по поводу твоего письма, теперь – о себе. Жизнь моя складывается из следующих вещей: поездок в Москву, посещений знакомых, салютов, из каких-то проглатываемых книг и стихотворных строчек. Недавно в моей жизни произошло большое событие – умер Толстой, Я мало его видел, всего несколько раз, живя у него на даче, но он такая огромная личность, что кажется очень близким и знакомым человеком. Почти до самой смерти он писал и переделывал своего Петра, причём он говорил: «Раньше я не знал, как писать, теперь знаю, и это для меня не труд, а большая радость». Третий том «Петра» поразителен, его никогда не поздно будет прочесть, а особенно теперь, когда всё оживилось и поднялось. Когда я проходил по Октябрьскому залу, я не думал о смерти, Толстой был такой человек, самим существованием которого отрицалась всяческая смерть. Я думал о цветах, кот. он перевязывал тесёмками, чтобы оставить семена, и о соснах, которые шумели вокруг его дачи. А здесь – в гробу он лежал среди очень ярких цветов, совершенно непохожий на себя, худой, навощенный и какой-то молодой. Одна женщина в поезде очень хорошо сказала: «Какое дерево, а упало». А знаешь, после Ильфа и Петрова хочется замечать и видеть в жизни что-то живое и интересное. Я завел записные книжки и в них буквально лезут всевозможные частушки, поговорки, мысли свои чужие, какие-то выписки, описания. Делай то же самое – это очень интересно. Ведёшь ли ты дневник? Я веду, получается интересно. Что у вас сейчас в городе говорят, чем интересуются, на что надеются, что делается, что поётся? Пиши. Сегодня, например, еду в поезде, проходит нищий с баяном, садится на скамейку и поёт:

Товарищи, смерть гитлеризму,
В Москве объявили любовь.
Товарищи, свободили
Одесс, Киев, Харьков и Львов.
К Берлину немного осталось.
Советский народ разобьёт
И Гитлер собакой завоет,
Проходу нигде не найдёт.

И в том же духе на мотив «Раскинулось море широко». А нищие – это люди, которые в совершенстве знают, чем тронуть человека, поэтому по песням и причитаниям нищих можно узнать, что думает народ.

У меня есть много страшно интересных вещей, о которых хотелось бы тебе рассказать. А по Москве бродят слухи, москвичи видят всё, бывают везде, возвращаются с фронта, откуда-то с зимовок, из Крыма, с Дальнего Востока, попадают куда-то в Финляндию. Москва страшная сплетница, замараха, подлиза, умница и остроумница, как Фатов, лентяйка, как Новосельцев и в то же время праздничная и серая, старая и молодая, злая и добрая, каждый день салюты, затемненье еще не сняли, только над улицей упругой дугой висят фонари, церковки, кремлёвские башни; дома-ящики и домики, жёлтые с колонами, аэростаты, дети в музеях и планетарии и всё такое прочее.

Пиши. Жду. Твой Валя Берестов


Фатов Саша – бывший одноклассник Вали. Кто такой Новосельцев, вспомнить не могу, вероятно, тоже его одноклассник. Вероятно, Новосельцев учился в техникуме вместе со мной и Фатовым, но не в нашей группе.

Валя, как и я, прочитал «Записные книжки» Ильи Ильфа и завел свою записную книжку. Именно после получения этого письма я и стал помогать Вале в сборе необычных выражений и словечек, о чём упоминаю в воспоминаниях на стр. 70.

12

Калуга, ул. 1905 года, д. 61, кв. 1, Вадиму Прохоркину
П/о Ям, Подольский р-н, Московская обл. Школа памяти Ленина, В. Берестов

15. III. 45 г. Вадим, дорогой мой!

Очень жаль, если ты не получил моего письма, служившего немедленным ответом твоему второму письму. Теперь я ничем не могу доказать своей добросовестности и честности в дружбе и ты, конечно, можешь упрекнуть меня.

Получил письмо от Сони Гусаровой, в нём она забыла написать свой адрес, т.е. не указала название улицы в Малоярославце, а дала только номер дома. Я всё-таки думаю, что в Малоярославце есть улицы.

Ты был у мамы, но она написала о тебе очень неразборчиво. Сообщи что-нибудь о ней.

У меня всё по-прежнему: посещаю литературный кружок, ослабил свои занятия английским, одно время много читал, но теперь страшно обленился.

Вчера ездил на вечер поэтов в Колонном зале. Видел и слышал Асеева, Щипачёва, Кирсанова, Сельвинского, Алигер, Михалкова. Не понравилось мне всё это за исключением Михалкова. А Михалков читал свои новые басни. Одна из них – «Заяц во хмелю» очень хороша. Михалков это высокий военный «дяди степиного роста», с усиками, очень хорошо читает и при чтении его природное заикание делает его басни еще более милыми и забавными. Ехал к себе с последним полуночным поездом, проспал свою станцию и вернулся домой с этим же поездом, проведя ночь в пустом вагоне. Такие поездные приключения частенько со мной случаются. Что у вас там? Какие фильмы больше всего смотрят? Какие книги читают? Какие анекдоты рассказывают? Какие песни поют? Хочется знать всё о родном городе. Летом наверняка приеду в Калугу, во что бы то ни стало.

Итак, до свиданья! Привет всем твоим и моим родным и знакомым.

Крепко жму руку. Твой неповоротливый друг Валя.


Валя проспал свою станцию, что и не удивительно: он всегда был чудаком и человеком не от мира сего, таким он остался на всю жизнь.

13

Калуга, ул. 1905 года, д. 61, кв. 1, Вадиму Прохоркину
П/о Ям, Подольского р-на, Моск.обл. шк. памяти Ленина, В. Берестов

15. V. 45 г. Здравствуй, Вадим!

Сегодня я нашёл устаревшую открытку, в кот. я поздравляю тебя с семнадцатилетнем. Я забыл её отправить. Так, поздравляю тебя с днем рождения, 1 мая, Пасхой и Победой.

Напиши, как у вас прошёл день победы, как узнали, что делали, были ли смешные сценки. Я был в Москве в этот день и, встав в 3 ч.30 мин, побежал на Красную площадь. Там уже было много народу. Взялись за руки, встали в огромный круг и бегали по кругу, ходили с флагами, перед окнами Кремля кричали «Ура Сталину!» Потом начались пляски. Качали военного. Мальчишка какой-то всё время играл на баянчике. Утром в 9 часов снова на Красной площади. Стояли у Кремля и приветствовали каждую машину, шли у кремлевской стены, глядя на цветники и газоны около неё, просто так ходили по набережной, рассматривая чаек, и сидели в скверике, чтобы отдохнуть, сел в автобус и поехал к каналу Москва – Волга. Вернулся и стоял у американського посольства. Американцы пели. В них пускали солнечные зайчики. Один из них сорвал со свого пьяного товарища шляпу и кинул её в толпу, ему вернули её, и так до тех пор пока шляпа не вернулась без дна. Американец нахлобучил её на глаза своему товарищу и показал сквозь дыру его волосы. Потом он вынул бутылку виски и в полной тишине начал пить. Мальчишки не выдержали, начали кричать: Вода! Тогда американец вылил часть содержимого бутылки на голову товарища и зажег его волосы. Американцев качали. Один дважды принимал ванну и переодевался, но его вынимали из машины и качали.

Был прекрасный салют Аэростаты держали над городом огромный портрет Сталина, кот.казался наполненным светом. Стояли красочные осветительные ракеты. После салюта по кругу над Москвой летали самолёты и сбрасывали ракеты.

Итак, еще раз поздравляю тебя и всех твоих родных. Валя.


При встрече Валя уже подробно рассказал мне, как Москва встречала День Победы

14

Калуга, ул. 1905 года, д. № 61, кв. 1, Прохоркину Вадиму Ивановичу
П/о Ям, Подольского р-на, Московской обл. Шк. Памяти Ленина, Берестов В.

27. V. 45 г. Здравствуй, Вадим!

Твои письма наполовину состоят из упрёков. Ты, конечно, прав, но всё-таки ты мало пишешь о себе. Я был очень удивлён, что ты с 15.III. не получал моих писем. Мне всё кажется, что я послал одно из них на станцию Защита. Вадим, числа 15-го я выезжаю в Калугу. Директор уже обещал нас отпустить. В Калуге я пробуду неделю, затем поеду к бабушке. Сейчас сдаю испытания. Основы дарвинизма сдал на 5, геометрию – на 4. У нас 25-го был снег, так что и 25-ое мая можно считать историческим днём.

Полевые работы уже кончились, всё посеяно и посажено. Впереди прополка, окучивание и т.д.

Еду, везу свой дневник, о многом хочу с тобой поговорить. Ну, вот и всё. Ну и побродим мы с тобой за эту неделю! Тряхнём стариной! Крепко жму твою лапу по почте и, надеюсь, пожать её на самом деле. Привет всем.

Валя

15

19.06.1945 Привет, Вадим!

Мудрое отношение к жизни:

Все в жизни пыль и прах,
И пара пустяков,
Вчера я был в очках,
Сегодня без очков.

Сегодня мои очки трагически сгорели. Когда я не нашел в Москве пристанища, приехал назад и заночевал в шалаше, где были два сторожа, охраняющие наши поля. В том числе и мой брат, шалаш загорелся, мы спасли все, но очки погибли. Ехать придется без них, это досадно.

Директор отпустит меня на месяц, но когда я могу выехать неизвестно, может быть только в середине июля. В Калуге пробуду недели три. Мама мне не пишет, скажи ей, если увидишь, что это нехорошо. Испытание сдал, в году 7 пятерок и 5 четверок (по химии, математике и психологии). Все.

Пиши мне!

До скорого свидания! Привет всем родным!

Твой Валя.


Сегодня мои очки трагически сгорели. Проблемы с очками преследовали Валю постоянно. Он их терял, забывал, они разбивались, неведомо как исчезали и даже сгорали. См. главу «Без очков» в повести «Государыня пустыня» и стихотворение «Оптическая идиллия».

В Калуге пробуду недели три. В этот приезд в Калугу (ему предшествовало посещение Мещовска) Валя склонил меня к поездке к нему в Горки Ленинские, во время которой мне довелось переночевать в доме-музее В.И. Ленина и познакомиться с известной артисткой Риной Зелёной.

16

Калуга, ул. 1905 года, д. 61, кв. 1, Вадиму Прохоркину
Мещовск, Октябрьская, 4, Берестов

20. VII. 45 г. Вадиму моё нижайшее!

Я осматриваю Мещовск, и Мещовск осматривает меня. Еще бы! Такого в очках не скоро увидишь. И если в Москве кричали: Вставь зимние рамы! – а в Калуге: Эй ты, продай очки! то здесь говорят: Малый, неужели ты и в самом деле в очках? Путешествие не обошлось без приключений. Попав на Тихонову Пустынь, я пропустил три поезда, ибо билетов не давали, т.к. не было мест. В конце концов, билетерша начала меня презирать, и я решил, как и все нормальные пассажиры ехать на крыше или на подножке. На подножки нас не пустили инвалиды, предупредивши: плацкарты заняты. С крыши согнал железнодорожный милиционер. И мы пошли пешком к Сергиеву скиту и далее, втайне надеясь дойти таким образом и до Кудринской. Один из нас нёс котомку со всяческими книгами, а другой, как сумасшедший, шарил у насыпи, собирая ягоды. У километрового столба мы менялись местами и ели ягоды. На Сергиевом скиту (тоже «святое место») мы опять же постились, питаясь только ягодами прямо на корню. Затем мы благополучно сели в товарняк, столь же благополучно, «скрепя сердцем», промчались мимо Кудринской. Я уже размышлял, куда пойти в Киеве, когда поезд остановился у Сухинич. Оттуда 22 километра мы прошли пешком. Сейчас Димка в Торхове ловит в бучках (маленькая глубокая лужа) мельчайшую рыбку, а я в Мещовске, обременённый любовью и заботами моей милой доброй бабушки. Ответа не жду, сам скоро приеду.

Всего хорошего. Валя.


Валя снова на коне – перед поездкой в Мещовск он обзавелся новыми очками, снова есть, что терять.

Торхово – родное село отца Вали Дмитрия Матвеевича.

17

Калуга, ул. 1905 года, д. № 61, кв. 1, Вадиму Прохоркину
П/о Ям, Подольского р-на, Москов. обл., шк. памяти Ленина, Берестов

9. VIII. 45 г. Вадим!

У меня самая большая радость, о которой я только мечтал. Папа прислал мне письмо. Он пишет, что теперь имеет возможность прочно и навсегда связаться с нами и что он скоро приедет, а поэтому просит писать по адресу его брата, куда он сначала заедет. Он жив и здоров. Пока не пишет, где он был и где сейчас находится. Письмо датировано 22 июня этого года. Его переслали мне из Ташкента. Теперь я никому не завидую – у меня тоже есть отец. Мне кажется, что я самый счастливый человек во всей стране. Маме я отправил срочную телеграмму и открытку, папино письмо перешлю позже. Зайди к ней, когда вернешься из лагеря и напиши мне, как она теперь. Я сейчас дежурю в поле. Папино письмо было настолько неожиданным и невозможным для меня событием, что я и сейчас не могу опомниться.

18

Калуга, ул. 1905 года, д. № 61, кв. 1, Вадиму Прохоркину
П/о Ям, Подольского р-на, Московской обл. школа памяти Ленина. Берестов

21. VIII. 45 г. Вадим!

Уже известен адрес моего папы. Он находится в городе Торгау, в том самом городе, где, как ты знаешь, наши войска встретились с американцами. Я уже пишу ему письма.

Недавно мы с Димкой были в Тушине на авиационном параде, кот. не состоялся. Место, где мы были, по-своему красиво. Оно находится между двумя насыпями, с одной стороны– железнодорожная, над которой виден авиационный флаг (рядом аеродром),с другой – канал Москва – Волга. По ночам огни канала освещают комнату, где мы ночевали. Сначала светило сонце и дул ветер. К аэродрому мчались машины. Один за другим по насыпи проходили поезда. Приближался час начала парада. Женщина, у кот. мы остановились – агроном на фабрике шитых ремней. Мы сидели на насыпи около этой фабрики и ждали. И вдруг начался дождь. Со стороны аэродрома промчалась первая машина, за ней другая, третья – это было в час дня. Мы ждали до 5 часов, но поток машин всё тянулся в Москву. А в это время с аэродрома пускали большие цветные шары. В пять часов мы с Димкой пошли в Москву, обгоняя одну за другой грузовые, легковые и всякие прочие машины, на кот. сидели насквозь промокшие люди, держа в руках большие красивые шары или выжимая рубашки. А сзади поднимались в воздух ракеты. Дождь всё продолжался. Ну, вот пока и всё. Пиши!

Валя

19

Калуга, ул. 1905 года, д. № 61, кв. 1, Вадиму Прохоркину
П/о Ям, Подольского района, Моск. Обл. Школа памяти Ленина, Берестов
Дата отправления по штемпелю 16-XI-45

Привет, Вадимус!

Спасибо за письмо. Я тоже, как и ты, собирался записывать свои воспоминания в форме дневника. Это верный путь. Потом, основываясь на этом дневнике, можно написать что-нибудь интересное. Пиши! К жизни своей нужно относиться с интересом, извлекать из неё уроки, обдумывать её – всё это создает характер и формирует ум.

У нас тут бы снег; потом его слизал туман, запели петухи, запахло весной. Зимой я почти насытился и потому противно знать, что вот-вот снова начнется эта кутерьма с первым снегом, морозами и льдами.

Сейчас рубим капусту. Первого будет торжество: зарежем уток, испечём пирог и запируем на просторе. Это будет день урожая.

Снова был в Москве. Время провёл хорошо. Учусь плоховато. Почему-то по физике – 3, по химии – 4, по математике и то и другое, зато сочинение моё читалось в классе, и наш литератор накатал на него огромную рецензию, что меня всё-таки мало радует. Сегодня проснулся в 4 утра, встал в 5, готовлюсь к контрольной по алгебре. Туго нам приходится: завтра опять контрольная и сочинение.

Чемоданов, о кот. я тебе писал, действительно, Слава. Вадим тебе сам напишет. Люся приветствует тебя. Димка – тоже. Я тоже приветствую тебя и всю семью.

Твой Валя


Кто такие Чемоданов Слава, а также Вадим и Люся, упомянутые в письме, вспомнить не могу. Возможно, это товарищи Вали по учебе в школе, с которыми я познакомился во время своего посещения Ленинских Горок в сентябре этого года.

20

Калуга, ул. 1905 года, д. № 61, кв. 1, Вадиму Прохоркину
П/о Ям, Подольского р-на, Московской обл. Шк. Памяти Ленина, В. Берестов
На открытке нет ни почтовых штемпелей, ни даты, когда она написана.

Приветствую тебя, Вадим.

И поздравляю с приездом папы. Теперь мы оба в одинаковой мере счастливы: дождались!

А я, знаешь ли, рассчитал, что до конца ученья осталось три месяца, и решил всю энергию переключить на занятия и, таким образом, у меня появилось больше шансов получить медаль и те блага, кот. с нею связаны: безмятежный отдых летом, свободное поступление в любой ВУЗ и т.д.

Недавно в школе был вечер медалистов. Я сочинил для них глупенький, но чувствительный экспромт, всеми одобренный. Оба преподавателя литературы пожали мне руку и сказали, что я – «лицейский мудрец» и весьма польстили мне, прибавив, что из меня выйдет если не Пушкин, то что-нибудь вроде.

День выборов провёл празднично и безалаберно. Ей-богу, это был хороший день, и в нём было что-то такое…Мороз. С самого раннего утра во всех деревнях освещены окна домов, люди едут на подводах, на грузовиках, становятся в очередь у избирательного участка, согреваются пляской, старики важно поздравляют друг друга с праздником, всё чинно, вежливо, с улыбкой. Днём сидел в изб.участке и разговаривал с членами комиссии. Они ждали не проголосовавшего. Это был милиционер, отправившийся расследовать обстоятельства кражи в отдаленной деревне. Участок весь сияет от зелени, от малинового сукна на столах, от солнечных лучей, до всего дотрагивающихся. Вечером окна участка сияли, прожектор освещал вход. А в окне разбросанное по столу домино и усталые люди.

Пиши! Скорее! Жду!


Мой отец был демобилизован 23 января 1946 года. Из Бухареста, последнего места службы, он выехал в Одессу, а оттуда добирался до Калуги в переполненных демобилизованными воинами поездах. Этой новостью я сразу же поделился с Валей. Выборы в Верховный Совет СССР, о которых упоминает Валя, проходили 10 февраля 1946 года, следовательно, открытка была им написана вскоре после этой даты. Поскольку на открытке отсутствуют почтовые штемпели, можно предположить, что Валя отправил её с оказией.

21

19 марта 46 г. Вадим, Дружище!

Обстоятельства сложились так, что я не смогу приехать в Калугу. Подробности узнаешь у моих родных. Я не писал тебе, т.к. имел какое-то глупое оправдание: мысль о скорой встрече с тобой.

Знаешь что, давай писать друг другу интересные письма. Мы оба уже стали достаточно интересными людьми для этого. Мы можем позволить себе такую роскошь. Советую тебе и себе самому описывать в письме друг к другу суть нашей жизни хотя бы в течение недели, всю остроту момента, все новое к чему мы пришли, и все ценное, что с нами происходит. О многом не надо писать, но надо писать так, чтобы чувствовалось и это «многое». Попытаюсь дать образец такого письма, а дальше мы будем свободно и непринужденно разрабатывать все это.

Последние дни в результате многочисленных размышлений над вольными темами классных сочинений, вспоминается то, что со мною было, и, раздумывая о будущем, я пришел к ряду довольно ясных взглядов: «рабочих теорий». Я, наконец, ясно осознал, что со мной и многими из нас происходит в нашем возрасте. Дело в том, что наша судьба вручается нам в собственные руки. Мы должны приобретать и схватывать не только знания, но, главное, умение, мы должны приобрести известную гибкость, т. е. когда нам предоставляется возможность узнать что-нибудь новое, побыть с интересным человеком, просто не потерять, например, прекрасный летний вечер, чтобы ничто не проходило мимо сознания, нужно максимально воспользоваться этой возможностью и всякой оказией и не давать себе поблажек. Нужно учиться отовсюду и пить изо всех источников.

Согласно новейшей научной теории энергия возобновляется и расходуется не равномерно и даже не волнами, а порциями, импульсами. Если вглядываться в политику нашей страны и партии, видишь как бы резкие скачки, изменяющиеся направления удара. В этом молодость нашей страны, а молодость всегда штурмует и штурмует небо. К чему я это говорю? Я говорю это потому, что мне совершенно ясно, как надо работать сейчас. Вот таким штурмом. Расскажу о себе. Ближайшая моя цель – медаль, отдаленная – Ленинград, филфак, и самая дальняя и в тоже время самая близкая, определяющая всю мою жизнь – литературная работа. Сейчас мне нужно готовиться к испытаниям и не систематически по билетику в день, но за неделю решив сотни задач, умело пользуясь всеми учебниками и пособиями, овладеть данным предметом, овладеть основным методом и орудовать им дальше по своей воле. Неделя – на математику, неделя на историю, неделю, хотя бы, на марксизм-ленинизм, неделю на Льва Толстого, коснувшись которого ты найдешь много нужного и родственного тебе. Не только Лев Толстой, может другой писатель, критик, ученый, любой предмет, все, над чем ты будешь так агрессивно работать, принесет нужные плоды. Нужно учиться не для того только, чтобы удерживать свои знания в памяти, просто учиться умело применять их, обновлять их и возобновлять, нужно сделать свою память гибкой и упругой, соединив ее с воображением и опытом. Нужно так укладывать в голову и схватывать свои знания, чтобы они бились трепетными пружинками, когда ты их позовешь. Читал книгу, разговаривал, слушал, или разбирал чтение чужих мыслей, нужно иметь свой противоток, чтобы мысли эти его обогащали.

Жизнь наша становиться все более и более интересной, интересные люди растут как грибы. Жить бы да жить! Нужно и самим нам становится все более интересными и значительными, нужно учиться, как говорит наш литератор, волевым движениям, нужно учится умению, мастерству, методу.

Чтобы не повторяться, кончаю письмо. У нас погода сейчас расчудесная, днем тает, синие тени, воздух все такой же легкий, все еще не остыл.

Привет твоему папе.

Зайди к моим родным, поговори с ними, скажи, чтобы не огорчались. Буду писать им – и много.

Валя.


Ближайшая моя цель – медаль, отдаленная – Ленинград, филфак, и самая дальняя и в тоже время самая близкая, определяющая всю мою жизнь – литературная работа. В качестве отдаленной цели в семье Берестовых назывался литературный институт, но никогда не упоминался истфак.

Это письмо в какой-то мере перекликается со стихотворением «Восемнадцать лет».

22

4. V. 46. Горки-Ленинские.

Вадимище! Приветствую тебя. С Первым мая, друг мой!

Рад, что ты посещаешь моих родителей. Они рады тебе! Хочу написать тебе основательное письмо, но учебных дней осталось всего 9. За спиною 10 лет учебы. Но как сказал Маршак:

Долгое время – не время,
Если оно миновало.

В эти дни решается моя судьба. Почему же я так легкомысленен? Почему пляшу на вулкане? И чем меньше занимаюсь, тем больше уверенности, что получу медаль. Человек – существо довольно стадное, смею тебя заверить.

Тебе исполнилось восемнадцать лет. Чувствуешь, что это так? Пиши мне почаще, т. к. от этой счастливой поры останутся только наши письма, несколько воспоминаний и, наверное, еще что-нибудь неопределенно-приятное.

Впервые в жизни в день Первого мая я видел наших вождей. Сталина, к сожалению, в это время не было. Демонстрация была похожа на народное гуляние. Высокий Рокоссовский, подтянутый, весь в орденах, внимательно глядел в толпу, Микоян махал шляпой, Каганович вытирал пот, Жуков сначала, отвернувшись, курил, а потом улыбался и отдавал честь, маршалы и генералы живописно расположились на правом крыле мавзолея. По площади с поднятыми к ним головами, плыла толпа, и было так тесно, что я не решался кричать «ура», чтобы не оглушить соседей.

В четыре часа утра я разговаривал с подвыпившими чешскими офицерами о чешской литературе. Расскажу о них особо, когда приеду, а когда приеду, сейчас не могу сказать наверняка. Конечно, пробуду в Калуге больше месяца.

Кончаю письмо. Пиши чаще. Мне станет стыдно, и я тоже буду писать.

Привет всем! Всем! Всем!

Валя.


Пиши мне почаще, т.к. от этой счастливой поры останутся только наши письма, несколько воспоминаний и, наверное, еще что-нибудь неопределенно-приятное. Для нас это была действительно счастливая пора – ведь нам исполнилось по восемнадцать лет, и вся жизнь была впереди. Да, Валя был счастлив. Окончилась война, Валин отец вернулся из концлагеря. Валя оканчивал школу уверенным, что ближайшая цель будет достигнута. Отдаленная цель стала ближайшей. Через каких-то два с половиной месяца он станет студентом (это случится 22 июля 1946 года, о чем он упоминает в своих воспоминаниях о Всеволоде Пудовкине), и пусть студентом не филфака и не в Ленинграде, как мечталось, все равно это было движение вперед к самой дальней цели.

23

Калуга, ул. Пролетарская, д. № 82, Вадиму Прохоркину
Москва, Столовый пер., д. № 6, кв. 2, Васильеву для Берестова

30. VIII. 46 г. Вадимус!

Ты так и не зашёл со мной попрощаться. Прощаю тебя. С ужасом думаю, что с каждым годом у тебя будет всё больше знакомых девушек, а для меня ты, может быть, еле-еле найдешь немного времени. Но всё это настолько естественно, что роптать не стоит. То ли было шесть лет назад!

Я живу в общежитии. Кроме меня в нём живут еще 3000 человек. Не все в одной комнате. Опять же девушки сами по себе, а мальчики сами по себе. В нашей комнате 8 человек. Где они, не знаю. Пока что в нашей комнате лежат вещи проходящих практику. Ночую на голом матраце, и понемногу устраиваюсь. Читаю Тургенева.

Учиться буду не 5, а 4 года. Это лучше. Специализируюсь по новой истории. Как это ни странно, человек, который специализируется по новой истории, студент университета и т. д., это – я. Нужно меняться. Нужно приобрести необходимую развязность. Чтобы не быть мямлей на экзаменах. Представляю себе, как меня хватит столбняк, когда профессор попросит отвечать.

Взрослею, но с трудом. В новом месте у меня, действительно, появилось что-то новое. Попробую разобраться в себе через месяц. А пока, зажмурив глаза, ныряю в студенческую жизнь.

Жму твою добрую лапу. Пиши мне. Зайди к моим родителям.


Я переживал восторги и муки первой любви, и когда встал вопрос: бежать на свидание с любимой девушкой или идти к Берестовым, не мог не выбрать первое. Валя – добрая душа – простил меня.

24

Калуга, ул. Пролетарская, д. № 82, Прохоркину Вадиму Ивановичу
Москва, ул.Стромынка, д. № 32, комн. 588, Берестов В.

27 ноября 1946 г. Вадимус!

Приветствую тебя и желаю тебе всего самого лучшего при условии, если ты будешь мне писать почаще и поинтересней.

Мои новости таковы: 1) Мои стихи приняты в «Смену» и вопрос об их печатании разрешён уже практически. Когда я справлялся об этом по телефону, мне сказали, что авторский долг исполнен. Я многозначительно кашлянул в трубку, дескать, а как насчёт гонорара, но там повесили трубку.

2) Перед началом сессии (через месяц) и зачётов (скоро) чувствую посасывание совести, этакую сосущую боль: ничего не сделал, доклады не написал, запустил латынь и вдобавок устал. Обидно, что первые три месяца учёбы в университете я кончу тупой школьной заботой – лишь бы сдать.

3) Всё, что относится к археологии, действует на меня оздоровляющим образом. Летом я поеду на практику под Смоленск. Уговорились с кое-кем добраться до истоков Днепра. Мои мечты о путешествиях близятся к исполнению.

Как твои дела, старый дружище?

Пиши и кланяйся всем твоим. Витальянца я не посетил, т. к. Чуковский уже в Москве.

Твой В.Берестов


Смысл фразы «Витальянца я не посетил, т.к. Чуковский уже в Москве» пояснить не могу, поскольку не знаю (или забыл), кто такой Витальянец.

25

Г. Калуга, ул. Пролетарская, д. № 82, Прохоркину Вадиму Ивановичу
Москва, Стромынка, 32, комн. 588, Берестов В.

17. XII. 46 г. Уважаемый Вадим Иванович!

Получил твое письмо и надеюсь, что дела твои поправились.

У меня положение такое, что нет слов, чтобы описать его во всей наготе. Я вышел из школы с низкокачественной работоспособностью и подготовкой к вузу. Работа здесь и, вообще, вся университетская атмосфера захватила меня, и школа кажется мне жалкой и почти не вспоминается. В интернат не езжу.

Заниматься бы надо много, но из-за моего неумения, много времени утекло сквозь пальцы.

Недавно была у меня мама, привезла картошек и сливочного масла. Сейчас у меня варится картошка – поем за мамино здоровье.

Впервые видел кремлёвские стены изнутри, был в оружейной палате. От золота, серебра, драгоценных камней до сих пор рябит в глазах. Оружие, троны, короны, мантии, кареты, ордена, художеств, изделия – всё это было бы мёртвым грузом, если бы не объясняла женщина-экскурсовод. Чем больше знаешь, тем, видимо, интереснее и веселее жить.

Окна обросли морозным мхом. После кратковременной передышки снова хватил мороз. А на улицах Москвы продают мандарины.

Ну, пиши! Желаю всего самого хорошего!

Твой друг Берестов


В 1946 году в стране был голод, из-за плохого питания у меня случилось обострение гастрита. Я писал об этом Вале и он выразил надежду, что мои дела поправились.

26

15 янв. 47 г.

Вадимус!

Ты мне не пишешь. Очень жаль! Мне очень хочется получать от тебя письма. Интересно, что ты увидишь на практике. Будет хорошо, если заведешь дневник.

Вообще, дневник дело стоящее. Человек должен жить всею своей жизнью и изредка должен возвращаться к самому себе, к своим планам, намерениям, желаниям, оценкам, ко всему, что он не может нигде найти, кроме как у себя.

И Жданов в своем докладе говорит о самосовершенствовании советского человека, о необходимости подводить итоги каждого дня.

В таком случае человек может сделать себя гибким, глубоким и многосторонним. Смотри на дневник как на вещь, которая обязательно пригодится в будущем, и ты поймешь, как надо писать его.

Хотелось сказать что-нибудь в этом роде и о письмах, но ты сочтешь это еще одним камнем в твой огород.

Сдаю экзамены: логику на 5, археологию на 4. Не особенно огорчен! Ну, получил бы пять, и ничего бы не было, а сейчас я обдумываю все это, яснее вижу, и к тому же я оценил нашего профессора. Это очень добрый человек и поэт своего дела. Летом поеду с ним под Смоленск.

Читал немного, но книги возвращают к жизни и потом перед экзаменом обычно такое состояние, такое сознание необходимости сдать его и наполнить голову разнообразными сведениями, что можно горы сдвинуть. Реакция наступает после.

Боюсь, что я слишком окунулся в книги и становлюсь скучным и неинтересным человеком, а это очень плохо. Стараюсь острить, напропалую вести разговоры с девушками (это вдохновляет) и т. д.

Общий наш недостаток – отсутствие культуры, культуры в работе, в одежде, в разговоре, в образе жизни и в образе мыслей, в распределении времени, в чтении книг и изучении наук, культуры поведения – всего того, что освобождает от лишних движений, лишних неприятностей, лишней траты времени. Причем культура, великая культура – вещь которую надо поддерживать и возобновлять. (Между прочим, отвечать на письма – это тоже культура). Бороться за культуру нужно все время и, в особенности, в наши лета.

Я сознаю этот недостаток очень глубоко, но сознавать мало, нужно делать.

Чем дальше, тем скорей схлынет все, что связано просто с возрастом, вдохновение, мечты, представления о неограниченных возможностях в будущем и останется только то, что человек завоевал.

Ну вот, какое я тебе настрочил письмо! Пиши, не ленись!

Твой В. Берестов.

Привет всем! Всем! Всем!


Интересно, что ты увидишь на практике. На практике я был в Вологде. Там запомнился Софийский собор, деревянные тротуары и непролазная грязь на окраинных улицах.

Будет хорошо, если заведешь дневник. Валя знал, что с 1941 года я веду дневник, но, видимо, забыл.

Я оценил нашего профессора. Это очень добрый человек и поэт своего дела. Летом поеду с ним под Смоленск. Валя пишет о профессоре Сергее Павловиче Толстове (см. воспоминания Вали «С. П. Толстов (Шеф)»).

27

Г. Калуга, ул. Пролетарская, д. № 82, Вадиму Ивановичу Прохоркину
Москва, Стромынка, д. 32, комн. 588, В. Берестов

21. II. 47 г. Вадимус!

Ты будешь свиньей, если сразу же мне не ответишь на это письмо.

Я живу довольно хорошо. Сейчас еду слушать лекцию Тарле, вечером иду в театр. В воскресенье был в Коломенском. Там служил патриарх Алексей. Музей там поразительный, пейзаж необыкновенный. Теперь мы каждый выходной день будем ездить по Подмосковью. Там со мною произошло забавное происшествие. Представь себе зимний ясный день, мороз и в то же время ласкающий, напоминающий о весне свет солнца. Мы идём по раскатанной дороге и беседуем, нас трое. Вдруг над моим плечом показывается четвёртый: морда лошади. Одновременно ощущаю удар оглоблей в лопатку. Падаю наискось, чтобы не попасть под сани головой и в тоже мгновенье отбрасываю ноги. В санях сидят, разговаривают трое солдат, представив лошади самой разбираться, что и как. Узнав, что пострадал я, а не девушки, шедшие со мной, они успокоились и дали в честь девушек салют из ружей. С тех пор мозги мои странным образом стали на место, и я делю свою жизнь на два периода: 1) до и 2) после встречи с лошадью. Так я стал взрослым.

Привет тебе. Пиши!


Академик, лауреат Сталинской премии профессор МГУ Евгений Викторович Тарле считался одним из авторитетнейших историков СССР.

Совсем недавно Валя писал мне о своих опасениях, что из-за знакомых девушек у меня для него не останется времени. Однако, как видно из писем, он тоже не чурался общения с прекрасным полом.

28

Г. Калуга, ул. Пролетарская, д. № 82, Вадиму Прохоркину
Москва, ул. Стромынка, д. № 32, комн. 588, В. Берестов

24.II.47. Вадимус!

Я уже написал тебе одну открытку. Знаешь, что я хочу тебе предложить, чтобы оживить переписку: напиши просто и обстоятельно, но без незначительных подробностей, как прошёл тот день, когда ты получишь мою открытку, что ты делал, с кем встречался, что думал, что читал, что видел. А я в свою очередь напишу тебе, что было со мной, как прошёл день, сколько времени потрачено на те или другие дела.

Был в этом году уже три раза в Худ.театре на «Школе злословья» (с папой), на «Иване Грозном» Ал.Толстого, и на «Пушкине» Булгакова. Можешь себе представить, как я счастлив.

Итак: пиши!

Твой В.Берестов

P.S. Ты обратил внимание, какой у меня почерк! Это моя гордость!


Валя стал театралом:

Подумайте, друзья, как я богат.
В кармане у меня билет во МХАТ.
А на билет в трамвай финансов нет.
Шагай, поэт!

Предложение Вали описывать тот день, в который было получено его очередное письмо, было принято мною к исполнению.

29

Г. Калуга, ул. Пролетарская, д. № 82, Прохоркину Вадиму
Москва, ул. Стромынка, д. № 32, комн. 588, В. Берестов

27. III. 47 г. Вадимус!

Получил твою открытку. Излагаю события вчерашнего дня. Отсидев три лекции, я отправился фотографироваться, а потом – в «Огонёк» к Суркову. В приёмной разговаривал с прекрасной женщиной, его секретарём. Я в кабинете Суркова. Он сидит, что-то быстро пишет. Нервно подёргивается щека. Поднимает голову: я вас слушаю, товарищ Берестов. Я подаю ему стихи. Он внимательно проглядывает и говорит, нажимая на «о»: Товарищ Берестов, я возьму эти стихи и поколдую над ними один. Тут уже есть стихи о весне, которые можно сразу послать в Литературный отдел. Если есть какие недотяги, я вам скажу. Позвоните в понедельник. Мы вместе едем в машине. А кругом весенняя Москва с чёрными ручьями. Небо проясняется. Над облаком – месяц. Сурков рассказывает, как он в 41-ом проезжал через Калугу. Мы прощаемся.

Был на концерте в Большом зале консерватории, слушал пианиста Софроницкого. Был я очень усталым и слушал поверхностно, внимание скользило по звукам.

Прочёл в «Огоньке» статью академика Штерн о долголетии. Главное – мозг, его нужно тренировать и держать в активном состоянии, затем – ритм, режим и питание. Читаю Оскара Уайльда и Пушкина. Вижу, что нельзя уныло размышлять о несовершенстве жизни, нужно делать, действовать и чувствовать себя в какой-то мере актёром, чуть играть.

Пиши мне. Давай описывать друг другу наши дни и дальше. Твой Валя


Лина Соломоновна Штерн – первая женщина-академик, заведующая кафедрой физиологии 2-го Московского мединститута, одновременно директор Института физиологии АН СССР.

30

26. V. 47 г. Милейший Вадимус!

Мы в одинаковом положении: готовимся к экзаменам, писать некогда. Конечно, можно выбрать минутку, чтобы написать несколько строк, но, я думаю, что лучше всего писать, когда есть чем поделиться. А чем я сейчас могу поделиться с тобой кроме страхов перед предстоящей сессией, усталостью от зубрежки и сетовании на себя за то, что не занимался как надо в году! Этого у тебя и у самого хватает. Одна надежда: что бы там не случилось, через месяц все это будет кончено, и можно будет жить в свое удовольствие.

Вчера пировал у известного тебе Вадима Лимонова. Он очень похож на того птенца, которым ты его видел, но уже не такой желторотый, Все его хорошие качества остались при нем, исчезла лишь навязчивость, с которой он обнаруживал эти качества.

Разговорился я с одной студенткой нашего факультета Валей Покровской, очень наивной и восторженной калужанкой, которая горячо поддерживает мои планы на летнее путешествие вокруг Калуги.

Встречаю Софью Гусарову. Она жалуется, что какие-то обстоятельства омрачили ваше прежнее взаимопонимание.

Желаю удачи! Не забывай, что наша воля очень влияет на то стечение обстоятельств, которое именуют удачей.

Валя.


Я в это время работал над дипломом и готовился к госэкзаменам. По окончании техникума я получу направление на работу в Москву.

Вчера пировал у известного тебе Вадима Лимонова. Кажется, это тот самый Валин одноклассник по школе-интернату в Горках, который устроил меня на ночлег в доме-музее Ленина. Впрочем, я могу ошибаться.

Софья Гусарова (Жижина) тоже училась в МГУ на филологическом факультете курсом старше.

31

Вадим, дружище!

Поздравляем друг друга с окончанием экзаменов. На последнем экзамене я отвечал как оракул по воле богов т.к. билета не знал. Верные догадки и истинный интерес к вопросу спасли меня – профессор поставил пятерку.

Теперь – Ленинград? (Ирония судьбы, хотел почивать! Не получилось) Между мной и Ленинградом не только дорога, но и запутанные формальности, хлопоты и безденежье. Зато в экспедиции я заработаю 900 рублей. Лучшие мои товарищи со мной.

Видел фильм «Где моя дочь?», видимо австрийский о создании оперы «Паяцы», фильм весь переливается, полон грации. Мне понравилось.

Ты должен перед отъездом зайти ко мне и уверить их, что обо мне беспокоиться нечего, особенно подчеркнув материальные выгоды экспедиции. Я смотрю на оставшееся пустое пространство открытки и не знаю, чем его закончить. Неужели тем; что ясно и без слов? Я желаю, чтобы это лето было лучшим летом в твоей жизни (до 19 лет) и чтобы открывало собой все новое, лучшие неожиданные события, людей и книги. Пусть попутный ветер дует в твои паруса, но и сам не ленись браться за весла. Привет всем твоим родным. Ты должен огласить мой привет и пожелания им, когда все вернуться с огорода вечером.

До свидания! Валя. 27 июня 47 г.


Ты должен перед отъездом зайти ко мне и уверить их, что обо мне беспокоиться нечего. Я заканчивал учебу в техникуме и, очевидно, уже получил направление на работу в Москву, о чём сообщил Вале, иначе, откуда бы ему было известно, что мне предстоит отъезд.

32

Калуга, ул. Пролетарская, д. № 82, Вадиму Ивановичу Прохоркину
Москва, ул. Стромынка, д. № 32, комн. 588, В. Берестов
Часть текста залито чернилами и не поддается прочтению

12. XII. 48. Здравствуй, Вадим!

Спасибо за письмо. Пиши мне чаще. Через день после Нового года увидимся – я приеду готовиться к экзаменам по советской литературе. Занимаюсь французским языком, древнегреческим языком, докладом о Монтескье, политинформациями, отчасти – литературой. Кончил доклад «Антанта и чехословацкий мятеж». Получил в семинаре С. П. Толстого, открывшего древний Хорезм тему: «Живопись древнего Хорезма». В будущем году еду в Среднюю Азию.

Живу, как дрессированная лошадь, питаясь сахаром и <ад>жикой. Чувствую себя хоро<шо> и на месте, вбит в свою , как гвоздь. Очень жаль, <...> у тебя нескладно получается <...>может быть, можно как-нибудь <...> …ить? Привет от Сони Жижиной.

Твой Валя Берестов


В Москве я проработал с августа 1947 по август 1948 года. Мы снова стали с Валей переписываться.

33

6. II. 49 Милый Вадим!

Неделю я провел в Ленинграде. Его красота наполовину выморожена: Летний сад пустой и в снегу, стоит в стороне, Нева – гладкий белый пустырь, Марсово поле – ледяное болото. И все же очень красиво. По городу бродил рано утром и поздно вечером – весь день работал в этнографическом музее, созерцая идолов, размышляя о первобытном мышлении, о возникновении искусства, в реставрационной мастерской пачкаясь – в гипсе и вате, рассматривал и описывал прекрасные женские лица, цветы и орнаменты, нарисованные на глиняных стенах Хорезмского дворца III века. Я пишу доклад «Живопись древнего Хорезма».

Видел салют в честь пятой годовщины провала блокады Ленинграда. Ракеты из Петропавловской крепости летели прямо в толпу, было очень весело. Трамваи шли с красными флажками. На Дворцовой площади, переполненной народом, были танцы (только бальные) вокруг Александровского столпа.

Был в Эрмитаже, где очень устал от обилия картин и статуй. Слушал «Хованщину», «Фауста», 57 симфонию Чайковского.

По уши влез в свою науку. Даже, если влюблюсь, это будет не «роман», а что-нибудь научно-фантастическое или научно-популярное.

Шахматный привет строителям. Привет всей твоей семье. Пиши. Твой Валя.


По уши влез в науку. Даже, если влюблюсь, это будет не «роман», а что-нибудь научно-фантастическое или научно-популярное. Не тогда ли зародился замысел лирико-фантастической повести «Меня приглашают на Марс» с Лилей Мезенцевой, в которую «влюбиться – значит все испортить и потерять её дружбу».

В марте 1950 года я буду призван в ряды СА. Мы продолжали с Валей переписываться, но ни одного его письма из того периода не сохранилось.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Прошло двенадцать лет, как с нами нет Валентина Дмитриевича Берестова, но память о нем живёт в сердцах тех, кто его знал и любил, кто был знаком с его творчеством.

Мои воспоминания о нём предваряет эпиграф – строки из его сонета «И стукнет нам по семьдесят пять лет»:

…И всё ж, не устарев, живёт поэт,
Которого давно на свете нет.

Валя остается с нами. Видеозапись выступления Вали в музее имени В.В.Маяковского к Валиному семидесятилетию на презентации Валиного двухтомника избранных произведений. Калуга. 1998 год

Строки вещие, пророческие, подобные пушкинским «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Да, Валя живёт – живёт в своих произведениях, живёт в сердцах их читателей, живёт в воспоминаниях его родных и друзей. Жил он и в делах Литературного Центра Валентина Берестова, надо полагать, что теперь будет жить и в делах Литературного музея «В.Д.Берестов и его окружение». Хотелось бы, чтобы вещими были и слова Олега Хлебникова в некрологе: «Вот и он стал классиком. Пушкин, Чуковский, Маршак, Берестов – вот первые поэты, которых будут читать люди XXI века, наши дети».

Через три месяца после кончины Вали, в июле 1998 года, в Москве, в Российской государственной детской библиотеке (РГДБ), с которой он сотрудничал без малого тридцать лет, был создан Литературный Центр его имени. Задачей Центра было, прежде всего, сохранение и изучение многогранного творчества Вали как поэта, прозаика, переводчика, автора мемуаров о выдающихся людях двадцатого века, исследователя фольклора, литературы, авторской песни. С первых же дней создания Центра у меня сложились с ним тесные деловые отношения. Руководителем Центра была назначена его создатель главный библиотекарь РГДБ Кузьменкова Елена Михайловна, славная женщина и большая почитательница Валиного таланта. С ней у меня сразу же установились добрые, доверительные отношения и дружеская переписка. В одном из её писем были такие, лестные для меня, слова: «Нам бесконечно радостно, что частицу той доброй дружбы, которая связывала Вас с Валентином Дмитриевичем, Вы перенесли на Центр Берестова».

В Литературном Центре Валентина Берестова. Слева направо: Лариса Васильевна Соколова (Ляля Пчёлкина), Вадим Иванович Прохоркин, руководитель Центра Кузьменкова Елена Михайловна, Софья Анатольевна Жижина (Соня Гусарова). 9.04.2001

Елена Михайловна являлась неутомимым пропагандистом творчества Вали. Она написала десятки статей как о его жизненном и творческом пути, так и о его личности, а также о работе литературного Центра.

К великому сожалению, после продолжительной и тяжелой болезни, в 2002 году Елена Михайловна умерла. Её место заняла Соляник Наталья Ивановна. Работниками Центра были и остались Торохина Людмила Николаевна и Семенова Вера Геннадьевна. Все трое – тоже очень славные женщины, и с ними я тоже подружился.

Центр развернул активную работу и по увековечиванию памяти о Вале, и по пропаганде его творческого наследия. В его фондах были собраны воспоминания, фотографии, видеокадры, книги с автографами и много другого материала, имеющего отношение к жизни и творчеству Вали. И я не остался в стороне: передал в Центр свои воспоминания о Вале, фотографии и тот заветный том сочинений А.С. Пушкина, о котором упоминаю в воспоминаниях. Центр тоже не оставался в долгу: одаривал меня посмертными изданиями сочинений Вали, справочной литературой и другими материалами. От него же я получил и компьютерный вариант воспоминаний дочери Вали Марины о своем отце.

С Мариной Валентиновной Берестовой в Литературном Центре Валентина Берестова. 9.04.2001

Начиная с 2000 года, ежегодно, в апреле месяце, Центр проводил Берестовские чтения, на которые собирались поэты, писатели, барды, художники, друзья Вали, а также почитатели его таланта. Из далекого Нью-Йорка на чтения прилетала дочь Вали Марина, и в паре с поэтом-бардом Андреем Анпиловым или с поэтом Андреем Черновым, вела эти чтения. А из Калуги приезжал брат Вали Анатолий Дмитриевич, но, к сожалению, из-за болезни, он перенес инсульт, его приезды прекратились.

Дважды и мне удалось принять участие в чтениях и выступать на них со своими воспоминаниями о нашем с Валей калужском детстве. Принимали в них участие и Лариса Васильева Соколова (Ляля Пчёлкина), и Софья Анатольевна Жижина (Соня Гусарова). Софья Анатольевна долго и тяжело болела и в феврале 2005 года тоже ушла в мир иной, и теперь из нашего калужского детства осталось только нас двое: я и Лариса Васильевна. Кстати, Лариса Васильевна припомнила несколько интересных эпизодов, имеющих отношение к Вале, и я не преминул включить их в свои о нём воспоминания.

С Натальей Ивановной Соляник и Людмилой Николаевной Торохиной в Литературном Центре Валентина Берестова. 18.10.2005

Не имея возможности ежегодно принимать участие в Берестовских чтениях, связи с Центром старался не терять, и, если случалась поездка в Москву, непременно заглядывал на Калужскую площадь, где расположена РГДБ. Там, в Центре, меня встречали как дорогого гостя. Вместе с Натальей Ивановной и Людмилой Николаевной мы чаёвничали и обменивались новостями. Так что я всегда находился в курсе всех дел Центра. Поддерживаю связь и с дочерью Вали Мариной, проживающей в Нью-Йорке.

Калужская земля тоже не забывает Валю. Законодательным собранием области в сентябре 2000 года ему посмертно было присвоено звание почетного гражданина Калужской области.

А в 2003 году в Калуге, в издательстве «Золотая аллея», тиражом 3550 экземпляров вышла в свет составленная Анатолием Дмитриевичем книга «Валентин Берестов: сквозь цветные стекла детства». Книга состоит из трех глав: о жизни Вали в Мещовске, селе Льва Толстого (Тихонова Пустынь) и в Калуге. Главы включают в себя стихи Вали, его воспоминания «Детство в маленьком городе», воспоминая отца Вали Дмитрия Матвеевича «О себе», и, наконец, мои воспоминания «Мой самый первый в жизни друг». Воспоминания напечатаны с незначительными сокращениями и, к моему великому сожалению, с массой грамматических ошибок, которые никто не удосужился исправить. (В скобках хочу отметить, что в прошедшие после издания книги годы я продолжал работать над воспоминаниями, совершенствуя и корректируя их текст, дополняя его и что-то видоизменяя, так что данный обновленный вариант воспоминаний значительно отличается от его первоначального варианта). Книга продавалась как в самой Калуге и райцентрах области, так и в Москве. Там её охотно приобретали участники Берестовских чтений.

Что касается моих воспоминаний, то отрывки их них, опять же при содействии Анатолия Дмитриевича, были напечатаны в Калуге в историко-краеведческом альманахе «Калужская застава». Так, один отрывок был напечатан в выпуске за 2001 год в главе «Берестовы – калужская семья», другой – о первых днях войны под названием «Калуга, 1941» – в выпуске за 2005 год, посвященному 60-летию Победы.

Кроме того, стараниями Е.М. Кузьменковой небольшой отрывок был напечатан в Московской газете «Первое сентября» (№ 51 от 14.07.01 г.).

Анатолий Дмитриевич начал работу над составлением еще одной книги о своем знаменитом брате, но работа была прервана его болезнью и, к сожалению, вряд ли возобновится.

1 апреля 2008 года исполнилось 80 лет со дня рождения Валентина Берестова. К этой дате газета «Дошкольное образование» совместно с Литературным Центром объявили новый 2007-2008 учебный год годом Валентина Берестова. В рамках юбилейного года был объявлен всероссийский конкурс – «Мой Берестов». Режиссером Владимиром Ивановичем Ивановым по сценарию его жены Ольги Сергеевны Чурсиной был снят документальный кинофильм о жизни и творческом пути Вали под названием «Знаменитый «неизвестный» (съемочная группа побывала в Мещовске и Калуге). К юбилейной дате Центр выпустил сборник под названием «Читатель прилежный и пылкий…», в который в качестве приложения был включен небольшой отрывок из моих воспоминаний (о нашей с Валей любви к книге и чтению). Конечно, задумок было больше, но, из-за нехватки финансов, претворить их все в жизнь не удалось.

Марина Берестова ведет вечер памяти свого отца. Вечер памяти В.Берестова в Маяковке 17.04.2009

Юбилейные мероприятия отличались от всех ранее проводившихся «Берестовских чтений». На этот раз главными участниками чтений были дети – участники конкурса «Мой Берестов». Они читали стихи Вали, пели и танцевали. Потом выступила Марина с воспоминаниями об отце (она приехала с сыном Раулем Антонио). Московские поэты читали свои стихи. В заключение показали фильм «Знаменитый «неизвестный». (В.И. Иванов и О.С.Чурсина работают над продолжением этого фильма, и в апреле 2009 года я принял участие в его съемках). Побывать на юбилейных мероприятиях мне не удалось, и о подробностях их проведения мне стало известно от Соляник Натальи Ивановны по телефону и от Ларисы Васильевны Соколовой из её письма.

В 2009 году никаких памятных мероприятий в Центре не проводилось – так сложились обстоятельства. Вечер памяти Валентина Берестова был проведен 17 апреля в музее Владимира Маяковского (Маяковка). На нём выступали поэты и барды. Вела вечер, как всегда, Марина.

Гимназия Свиблово. Открытие музея 5.04.2010

Ничего вечного в жизни не бывает. Летом 2009 года сменилось руководство РГДБ. Новое руководство пришло к выводу, что Литературный Центр Валентина Берестова исчерпал свои возможности, да и финансирование было сокращено. Иными словами – Центр для библиотеки стал обузой, и он был ликвидирован, а его фонды переданы в московскую гимназию № 1565 «Свиблово». При гимназии был образован Литературный музей «В.Д.Берестов и его окружение», торжественное открытие которого состоялось 5 апреля 2010 года. Возглавила музей Ольга Сергеевна Чурсина.

В музее с Мариной Берестовой и Ольгой Чурсиной. 17.06.2010

В июле 2010 года я посетил этот музей. Там состоялась моя встреча с Мариной Берестовой, прилетевшей из Нью-Йорка разбираться с архивом отца, а также с Ольгой Чурсиной и режиссером Владимиром Ивановым. Я передал в музей имевшиеся у меня книги Вали с его дарственными надписями и другие материалы, имеющие к нему отношение. Марина принесла обнаруженные ею в архиве письма Вали ко мне 1940-х годов (большинство из них написаны на открытках), и это был неожиданный и дорогой сюрприз. Иванов в течение нескольких часов брал у меня интервью для продолжения фильма «Знаменитый «неизвестный».

Вот, в сущности, и всё, о чём мне хотелось написать в послесловии.

Житомир
1998–2002
2008–2011